Перловый суп

Будинас вот-вот взорвется. Объяснять, что в газетах теперь таковы технические требования, только гусей дразнить. Молча делаю несколько нехитрых операций. Текст приобретает удобную для него форму.

Будинас обалдевает. Но еще полчаса обиженно ворчит. Даже не думает извиняться. А когда я уже собираюсь уходить, отводит в сторону взгляд и просит:

— Покажи мне эту кнопку, на которую ты нажала.

Между прочим, он перешел с компьютером на «ты» всего за месяц.

Юрий Калещук

Без пробелов

На вахтовый автобус я опоздал, и это означало: шесть километров в подъем, сначала вдоль реки, по осыпи обочины, потом разбитым асфальтом, но еще круче, по серпантину. Зато через полтора часа, уже на пороге гостиницы, я неожиданно осознал, что завтра воскресенье, и предвкушение предстоящего безделья настроило на безмятежный лад. Я даже заметил, что дверь номера не заперта — толкнул ее, и в клубах душистого табачного дыма разглядел Будинаса, который без обиняков заявил:

— Насчет машины я договорился — подойдет завтра в девять.

Мы расстались с ним неделю назад в Душанбе — он поехал на юг республики, в аграрные районы, а я на восток, к строителям Рогунской ГЭС. Однако он внезапно материализовался здесь, в Оби-Гарме, и вот уже что-то толкует про «завтра в девять».

— Какая машина? — тупо спросил я. — Куда и зачем?

— Тут в часе езды колхоз. В горах. Надо бы посмотреть, как у них и что. Для сравнения.

Про эту его привычку — все сравнивать и сопоставлять — я уже знал хорошо. Но вот что занятно. Цифры, диаграммы и прочая статистическая дребедень, которая для журналиста средней руки была черным и белым хлебом ремесла, для Будинаса существовала как бы в уме, не более — везде-то он умел отыскивать самобытных людей, и они наверняка оставались бы таковыми в саванне ковыльной степи, в прериях и среди чапыжника. И все же подобные соображения приличествовали другим случаям, долгим и неказенным, а на что же рассчитьюать сейчас, вот так, с налету?

— Завтра воскресенье, — вздохнул я.

— Ну и что?

— Выходной день.

— В сельском хозяйстве, — снисходительно заметил Будинас, — выходных дней не бывает. Все будут работать.

— Все будут пить, — сказал я. — И нам придется.

— Ну и что, что все? Я западный человек, — высокомерно заявил Будинас. — Я пить не стану!

— Станешь, — уныло настаиваю я, уже отчетливо понимая, что мои упования на воскресный безмятежный досуг растаяли бесповоротно.

Одна надежда оставалась, что машина не придет. Однако она, сволочь, пришла и, как ни странно, вовремя.

В кишлаке у неказистого строения с выцветшим флагом нас встречали сразу трое раисов — председателей или начальников чего-нибудь, все с одинаковыми портфелями и в одинаково-нелепых на фоне этого пейзажа городских шляпах. Старший из раисов предложил:

— Может, сначала чаю?

— Конечно, чаю! — легко согласился Будинас.

Я только злорадно ухмыльнулся.

Нас привели в дом на отшибе. В небольшой неприглядной комнатушке лежали на полу непременные ковры с холмиками подушек, на низком круглом столе паром дышал чайник в оранжевый горошек, на блюде горкой незатейливые конфеты и окаменевшие сушки. Одну из них Будинас сразу же разгрыз своими белоснежными зубами,

— Подожди, Женя, — сказал я.

— Почему? Мы же не завтракали!

— Сейчас принесут.

И принесли — холодное мясо, помидоры, сыр, зелень, водку. Потом горячее мясо и водку. И опять принесли. И опять.

Эту историю мы с Будинасом рассказывали десятки раз. Как концертный номер, на два голоса. Аккурат вот здесь обычно вступал он. И говорил примерно следующее:

«В конце концов, мне это надоело. И я вышел. Господи, какая красота — солнышко, ветерок, тишина. Высокий топчан под навесом, на нем ковер. Ладно, думаю, передохну чуток — и назад. Все равно день пропал... И уснул. А когда проснулся, глянул на часы — ахнул: два часа прошло! Бросился назад. Да-а... Калещук сидит совершенно стеклянный. Однако грамотно обложил себя подушками и потому держится прямо. Даже стакан в руках не дрожит. Только голос — медленный и негромкий. Нет, надо выручать товарища! Хватаю бутылку водки и кричу: «Ну-ка все быстро выпили! За дружбу народов!» И опять разливаю. «А теперь — за любовь народов!» Снова разливаю и лихорадочно думаю, за что бы еще предложить выпить. Но слышу — Калещук бормочет: «Не надо, Женя...» Я ему: «Как не надо, Юрка? Я сейчас быстренько всех напою, и мы свалим отсюда!» А он: «Бесполезно, Женя. Они меняются». И тут я стал приглядываться. Ну да: вот один тарелку с костями вынес, другой вошел, на его место сел, его стакан поднимает. А этот — пустое блюдо утащил, с полным блюдом винограда совсем не он появился, но на его место устроился, из его стакана пьет...»

Кажется, весь кишлак побывал в то воскресенье в домике на отшибе. Кроме раисов — те сразу куда-то подевались вместе со своими шляпами и портфелями.