Перевал

Женщина застыла на миг и, сжимая покрепче палку, направилась прямо к серой тени:

— Айт, айт, проклятый!

Визг замолк сразу, исчезла и серая тень. Прошло еще столько времени, за которое мог бы вскипеть чай, — перед Зуракан встала скала.

«Это что? Не сбилась ли я с пути?»

Она постояла под скалой, давая привыкнуть своим глазам, и стала осматриваться. Извиваясь среди глыб камня, невдалеке серел след тропинки. «Ай, будь что будет! Куда-нибудь да выведет». И начала пробираться вверх меж больших, как сундуки, валунов. Постепенно след тропинки совершенно исчез. Камни попадались все крупнее и, громоздясь один на другой, образовали почти отвесную стену.

«Была не была! Чем прятаться от волков под скалой, лучше взобраться на самый гребень и провести там ночь, считая звезды…» И улыбнулась самой себе.

Опираясь на палку, она кое-как вскарабкалась по отвесной стене. Крутом — каменные глыбы. Но вот попалась небольшая, с войлочный потник, почти ровная площадка, и Зуракан прилегла, подстелив, как говорится, камень и подложив камень под голову, а полы разорванного в клочья платья разостлала под бока.

Перемигиваются бледно-голубые желтые звезды, мерещится — вот-вот упадут к тебе в руки…

Если не обращать внимания на то, что каменная постель с каждой минутой остывает, как привлекательно, как заманчиво глядеть на вселенную со скалы! Какие достались человечеству просторы мироздания! Досадно, как трусливы бывают люди, которые мучают друг друга среди такой величественной, несказанно щедрой красоты!

«Ничего, ничего. Дам себе отдохнуть, а то завтра придется шагать целый день. Вздремну немного».

Не понять, задремала ли Зуракан. Сама не чувствует, как жмется на стылом камне и всем существом дрожит, словно нопорожденный щенок. Сладкий сон, не одолимый ни голодом, ни смертью, берет ее в свои блаженные объятья.

Она не чувствовала, как ноют избитые ступни и щемят исцарапанные икры ног, как вдавливается шершавый камень в щеки, в плечи, в бока, как гложет ее мучительный голод, как насквозь прознабливает ночной ветерок. «Лишь бы отдохнуть немного. Лишь бы отдохнуть. Перевалить как-нибудь эти горы. Увидеться с отцом, с матерью…» — внушала она себе.

Минуты ли прошли, может, и час. Зуракан показалось, точно кто дернул палку, с которой она, ни на миг не выпуская из рук, лежала в обнимку.

Женщина тотчас вскинула голову. Никого. Никто палку у нее не отнимал. Видно, она просто разжала кулак, когда заснула: выпав из рук, палка лежала чуть в стороне. Не проснись Зуракан вовремя, палка сползла бы и покатилась вниз. Словно цепляясь за последнюю надежду, Зуракан торопливо схватила палку и прижала ее к себе. Она уже не могла заснуть.

Казалось, вместе с Зуракан проснулось все вокруг. Откуда-то донесся настороженный шорох. Где-то заскулил неведомый зверь. Скоро он перестал скулить. Зуракан до рези в глазах вглядывалась в черноту. Серые глыбы камня. Одни торчат, словно люди в рост, другие темнеют бугорками, словно жующие в дремоте овцы.

А что это маячит там, на серой извилине тропки, по которой взбиралась Зуракан: волк? или камень? Что за серая тень? И вдруг невесть откуда появилась вспугнутая сова. Она летела прямо на Зуракан, словно хотела сесть ей на голову.

— Айт! Страшилище поганое! Улетай прочь!

Зуракан вскинула было руку, чтобы отпугнуть птицу, неожиданно сползла и ударилась ступнями о камень. Он лежал на самом краю терраски. Сдвинутый с места, он покатился с грохотом, с раскатами по скале вниз, высекая в падении искры.

Горы, еще секунду назад спавшие безмятежным сном, сразу наполнились эхом, вместе с камнем исчезла с тропы и унылая тень.

Озябшая, дрожа от холода и волнения, Зуракан неожиданно для себя запела, оглашая скалы и прислушиваясь к эху, рожденному ее голосом. Застывшими, шершавыми, как напильник, ладонями она терла себе бока, бедра, плечи, стараясь согреться.

Однажды Зуракан, еще подростком, отправилась вместе с отцом за дровами. Она рубила лес, помогала отцу, развлекая его своей болтовней. Вдруг увидела гнездо совы в расселине камня под раскидистой елью. Девочка залюбовалась двумя оперившимися птенцами, они запищали и захлопали крыльями, вот-вот сорвутся с гнезда и полетят. «Отец, давай я возьму одного совенка и выкормлю его», — сказала она, на это тот ответил: «Э, нет, дочка моя, нельзя их разлучать с матерью. Они проклянут тебя. Сова — священная птица». И у нее защемило сердце: «Ах, бедный отец. Какой он был сердечный человек! Ни на волосинку зла никому не сделал. Почему же свою единственную дочь отдал чужим людям и одну покинул где-то вдалеке?»

Сердце щемило, точно его посыпали солью, и перед глазами трепыхались незабытые птенцы. Зуракан помахала руками, как бы подражая тем птенцам, и поерзала на месте, смеясь собственной выходке:

— Да провалиться им в могилу! Проклятые семь жеребцов!.. Подлецы бесстыжие! Я не стану убиваться, лучше посмеюсь, сама себя подбодрю! Ха-ха! Ха-а-а-а!

Она хлопнула шершавой ладонью по камню:

— Чу, серый мой валун! Чу!.. Ха-ха! Ха-ха!

Скалы со всех сторон отозвались эхом:

«А-а-х-а-ха-х-а-а-а-а».