Перетворцы

Жена Кашина (урождённая Русакова), из дворян, да ещё и приезжая, вызвала толки сразу, как только появилась в Троицком. Статная, прямая, с большими угольно-чёрными глазами, Кашина слыла ведьмой. Конечно, никто не мог бы сказать с уверенностью, что видел или заметил за ней что-то неладное. Но когда одна генеральша отпустила колкое замечание по поводу якобы вышедшего из моды платья купчихи, генерал тут же погорел на истории с молодой любовницей. Жена полицмейстера, распускавшая самые нелепые слухи о купеческом семействе, оказалась в богадельне – её муж отправился на каторгу за казнокрадство. Самые пустяковые ссоры с Кашиной оборачивались то падежом скота, то развалом моста, то каретой, опрокинувшейся в канаву. А у одной престарелой помещицы, отчего-то невзлюбившей Параскеву, на светском приёме с головы слетел парик, и его полчаса таскал по дому хозяйский пудель.

Когда пришла Революция, весь город, затаив дыхание, ждал ареста Кашиных. Даже те, кого намотало на «красный маховик», несмотря на собственные невзгоды, злорадно потирали руки. Всем настолько сильно хотелось увидеть крах семейства, что доносы чекистам поступали один за другим.

Но новая власть отчего-то всё медлила. Уже арестовали генерала, выселили престарелую помещицу, разрушили церковь, расстреляли городского голову, а дом Кашиных так и стоял на своём месте. Ни одной трещинки не появилось на белых стенах. Роща вокруг всё так же шумела ветвями, как и до Революции, только уже не разносились по лесам весёлые звонкие песни.

Поздней ноябрьской ночью в дом постучали. Открывать вышла Параскева, которой к тому моменту исполнилось двадцать. Родители успели уехать за границу, дочь же оставалась дома вместе с одноглазым дворником и немой кухаркой.

– Целый отряд к нам пожаловал, какая честь. Входите. – Параскева посторонилась, сделав изящный приглашающий жест.

В дом, не снимая грязных сапог, вошли вооружённые люди в форме.

– Вот ордер на обыск. Мы составим опись имущества, которое будет национализировано. – Комиссар протянул Параскеве лист с печатью.

– Что ж, пишите, – произнесла хозяйка, даже не взглянув на листок.

Комиссар махнул рукой, и его подчинённые разбрелись по дому. Сам командир учинил Параскеве допрос. Она отвечала на вопросы спокойно, несколько холодно. Сидела на стуле прямо и буравила комиссара немигающим взглядом огромных чёрных глаз.

Спустя полчаса сверху послышался протяжный вой. Выйдя из кабинета, где беседовал с хозяйкой, комиссар натолкнулся на одного из своих людей. Тот вращал налитыми кровью глазами и блеял, тыча пальцем куда-то вверх.

Поднявшись по широкой скрипучей лестнице, накрытой тёмно-синим ковром, комиссар вошёл в комнату, дверь которой со скрипом отворилась сама собой. На резной дверке шкафа, обмотав собственный ремень вокруг шеи, висел его подчинённый.

Сам комиссар выбрался из дома только под утро. Совершенно седой, с побелевшими глазами, он прошёл по пустынным улицам города и исчез.

К Кашиным ещё трижды посылали отряды, но первый из них не дошёл даже до дома – чекисты попросту перестреляли друг друга. Останки бойцов второго отряда спустя месяц наши в лесу, опознали только по одежде. Третий отряд сгинул бесследно.

Кашиной в конце концов разрешили и дальше проживать в усадьбе, но попытались подселить соседей. Добровольно никто не соглашался переехать в этот дом, случайные и пришлые люди никогда не проводили там больше трёх дней.

Так прошло несколько лет. Город переименовали в Добромыслов, рощу вырубили, понастроили бараков. Но дом Кашиных всё равно выделялся, даже в уплотнённой застройке он как будто находился на пустыре.

Всё изменилось, когда в город прибыла новая комиссарша. Низенькая, некрасивая и злобная, она так лихо закручивала гайки, что с ней даже на улице старались не встречаться. Если она появлялась, люди прятали глаза, опускали головы, вжимались в стены и пытались поскорей скрыться. Комиссарша постановила выселить Параскеву из дома и устроить там склад и несколько контор.

Кашина вместе с дворником и кухаркой переехала в недавно построенный маленький деревянный домик прямо напротив своего особняка. Параскева устроилась работать учительницей и как будто не замечала взглядов и злобных слухов, преследовавших её по пятам.

Но однажды в ночи вспыхнул пожар. Купеческий особняк полыхал, из окон вырывались багровые языки, весь город сбежался на тушение, но ничего спасти не удалось. К утру от дома не осталось даже стен, обрушившихся на рассвете.

Комиссарша вызвала Параскеву к себе. Та вышла от неё спустя несколько часов. Она ступала по городу, гордо подняв голову и будто не замечая крови, струившейся по опухшему разбитому лицу.

Через несколько дней комиссаршу прямо во время выступления перед работниками колхоза убила молния.

***

– Печальная история, – зевнула Кира.

– Это ещё не всё. На месте сгоревшего дома долго оставался пустырь. Говорят, туда даже бродячие собаки не совались. Застроили только в пятидесятые.

– И что построили?