Перестройка 2.0

— Никакой. Я же объяснила тебе — нет слов для описания в человеческой речи. Ни в какой. Да, было время, в начале творения, когда в едином языке такие слова и понятия были. Но этого языка давно уже никто не помнит, и если я тебе начну говорить на нем, ты просто ничего не поймешь, даже в переводе.

Я долго молчал, силясь переварить услышанное. Потом тихо спросил:

— Скажи, Оля, а Он нас слышит?

— Я не знаю, — так же тихо ответила она, — иногда мне кажется, что слышит. А иногда — иначе. Одно могу сказать точно: глупо думать, что Бог всё бросит и начнет исполнять все моления, к Нему обращенные. Чаще всего, Он предпочитает не вмешиваться.

— Это хорошо или плохо?

Она засмеялась:

— Ну, если почитать Тору, то, скорее, хорошо.

* * *

Звонок дребезжал и дребезжал. Да что это такое, в самом деле! Я встал и пошел к телефону, висевшему в прихожей. Нет, вот, зачем вещать телефоны в прихожей, что за глупость такая? Все никак не соберусь переставить его к кровати.

— Ало?

— Старший лейтенант Егор Николаевич Соколов?

— Да, это я. С кем имею?

— Это из приемной Председателя КГБ. С Владимиром Владимировичем плохо.

— Что? Что случилось?

— Извините, не могу по телефону. Он срочно требует вас. Машина ждет у подъезда.

Первое желание было телепортироваться, но, если машина ждет у подъезда, то логичнее поехать на ней. По пустой ночной Москве доставят быстро. К тому же и ехать-то здесь чуть. Ни к чему прокалываться на мелочах.

— Иду! — бросил я в трубку и стал одеваться.

Быстро засунув себя в привычные джинсы и футболку, я положил в карман удостоверение (без него не пропустят), вышел на лестничную площадку, где меня дожидался здоровенный детина в форме младшего лейтенанта ГБ. Он отдал мне честь, приложив ладонь к козырьку фуражки, я кивнул ему и повернулся, чтобы запереть дверь. И в этом момент страшный удар обрушился мне на затылок. Сквозь пронзившую меня боль я, проваливаясь во тьму и тишину, успел подумать: "Надо же, развели как лоха…"

Часть III

Учитель! какая наибольшая заповедь в законе? Иисус сказал ему:

возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею

и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь;

вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя;

на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки.

Библия, Евангелие от Матфея, 22:36-40

Глава I

Я плыву в сером тумане, из которого проступают лица. Некоторые мне знакомы, другие я вижу первый раз. Вот Сашка Федотов, подорвавшийся на мине в Афгане на моих глазах. Вот друг юности Вовка Данилов, спившийся и давно умерший. Это девочка, не помню имени, в которую я был тайно влюблен в первом классе. А в эту я был влюблен в 4-м, тоже тайно. Вот улыбается моя первая сумасшедшая любовь в 15 лет, с которой — первый поцелуй и все самые волнительные переживания, которые бывают только раз в жизни. Потом всё уже не так, уже нет той остроты новизны. Вот дочка, ей 3 года и она вытаращила глаза на принесенный мной арбуз.

А вот скалится от боли моджахед, в которого я выстрелил в упор. Я стоял и смотрел на его мучения, застывший от мысли, что я впервые в жизни выстрелил в живого человека. Стоял и смотрел, пока Серега, наш замкомвзвода не добил его выстрелом в голову, и не увел меня, взяв под руку. Я шел и все время оглядывался.

Мелькают чужие лица. Некоторые — добрые, как бы подбадривают меня светлой улыбкой. Некоторые смотрят осуждающе. А другие совсем страшные, нечеловеческие, взгляд их угрожающий.

Все они здесь, в этом тумане, в котором плаваю я. Я? Подождите, а кто это — я? Я пытаюсь поднести руки к глазам и понимаю, что у меня нет ни рук, ни глаз. И тела нет. Вообще. Что же я такое? Душа? А что такое душа?

Вот, появляется лицо Ольги в каком-то сияющем ореоле. Не такое как на земле. Но лицо мне улыбается.

— Оля! — кричу я. Кричу? Да нет никакого крика, вокруг тишина. Да и нечем мне кричать. Но она слышит меня и кивает:

— Привет, Егор! — губы ее не шевелятся, звука нет, слова как бы возникают у меня в голове. Впрочем, не знаю где, поскольку никакой головы у меня тоже не обнаруживается. Как и у Ольги и у остальных — не головы, а какие-то проекции лиц, как маски, но живые на вид.

— Оля, что случилось?

— Тебя убили, Егорка. — Весело смотрит она на меня.

— Как убили? Совсем? — растерянно лепечу я.

— Совсем, — соглашается она. Но в глазах ее нет грусти.

— А-а-а-а, как же, вот…, я же есть или, это что, душа?

— А что такое душа? — возвращает она мне мой же вопрос.

Я растерянно молчу, не зная, что сказать. Потом спрашиваю:

— И что дальше?

Она серьезно отвечает:

— Я не знаю. Это сейчас решается.

— Кем решается?

Она молчит. Потом произносит:

— Тобой решается.

И добавляет:

— К тебе придут. Жди.