Перестройка

Конечно, Ромка помнил. Фотография совсем юного мальчишки, от которого в девятнадцать бабушке перестали приходить письма с фронта, всю жизнь хранилась у неё в комоде. А в одном из первых писем с передовой тот писал: «Мама, во время бомбёжки всё горит. И земля горит. Так страшно, что я даже писаюсь…»

– Так вот, мы установили, что сержант Лепехов Михаил Матвеевич, полковой разведчик, пал смертью храбрых, выполняя боевое задание в тылу врага. Награждён орденами Отечественной Войны II степени и Славы III степени, – руковод снова помолчал. – Так что у тебя это семейное, Рома…

Ромка сидел оглушённый. В голове всё смешалось – гордость за дядю, чьё мужество, тихое, не показное, пробудила война. Грусть по бабушке, не дожившей до этого известия. Трепет перед организацией, в могуществе которой теперь не было никаких сомнений и к которой он отныне принадлежал. И радость по этому поводу. Одновременно с решимостью отдать жизнь за Родину, если потребуется. Так же, как это сделал девятнадцатилетний Миша Лепехов, чья кровь текла и в его жилах.

– А зачем вы это узнавали? Столько лет прошло. Как это вообще можно было установить?

– Видишь ли, Рома, для нашего ведомства нет ничего невозможного. Если бы твой дядя не погиб, а действительно пропал без вести, ты бы не сидел сейчас здесь и я бы с тобой не разговаривал. Мы не можем рисковать в выборе кадров. Тебе предстоит очень ответственная работа. Родина не жалеет ресурсов в таких вопросах. Ты меня понимаешь?

Ромка только кивнул. В горле стоял комок, и он боялся, что голос может сорваться. Он понял главное, что хотел сказать Владимир Алексеевич – пути назад у него больше не было. Да он и не собирался…

* * *

Наступил Новый год. 31 декабря, ближе к вечеру, Ромка вернулся из магазина, нагруженный продуктами. Он заезжал в свой бывший Октябрьский райпищеторг, где работал до армии и сохранил связи. С небольшой переплатой ему из-под прилавка продали массу всякой дефицитной всячины: индийский кофе, цейлонский чай, финский сервелат, венгерскую курицу, красную икру в стеклянных баночках, шпроты, говяжью вырезку и тому подобное. Сумки оттягивали руки, и он с наслаждением наконец опустил их на пол. Дверь в ванную комнату была чуть приоткрыта, поскольку туда тянулся из гостиной телефонный провод, и он услышал Викин голос, которая принимала ванну и одновременно болтала по телефону: «Я не знаю точно, но я постараюсь. Да, муж вряд ли будет хэппи, но я что-нибудь придумаю… Да ладно, буду, буду! Можешь на меня рассчитывать! Всё, пока, а то кто-то пришёл…» Ромка на автомате снимал пуховик, а мозг всё никак не мог переварить услышанное: кто это может рассчитывать на его жену? Первым импульсивным порывом было ворваться в ванную и заорать: «Что за нахер!» И дальше наваждение должно было развеяться, а ситуация получить обыденное и безобидное объяснение. Но он как-то растерялся и пропустил этот момент. Он растерялся в острой ситуации – немыслимое событие! Дальше немыслимые события посыпались одно за другим. Он, не разуваясь, зачем-то прошёл в их комнату и сел на диван. Юлька спала в своей кроватке. Мысли роились в голове, он не мог собрать их в кучу, но всё перебивала даже не мысль, а ощущение – произошло нечто непоправимое. Будто кто-то умер. В оцепенении он просидел какое-то время, пока в комнату не зашла Вика в махровом халате и с полотенцем на голове.

– Ты почему здесь сидишь? И в ботинках?

Он молча смотрел на жену и будто видел её впервые. Нет, не так. Будто до этого он спал и видел её во сне. А теперь проснулся и видит совсем другого человека. По мере его молчания выражение Викиного лица менялось, в нём начала проступать какая-то несвойственная прежде жёсткость.

– С кем ты говорила?

У неё в глазах полыхнула решимость.

– Ты что, подслушивал?!

Ромка не был похож на себя. Вместо того чтобы взорваться, наорать, он как-то устало и чуть ли не оправдываясь, произнёс:

– Я не подслушивал, я услышал… Так с кем ты говорила?

– Тебя это не касается!

Не было сил выяснять отношения. Да и выяснять было, собственно, нечего. На него словно навалилась какая-то глыба, которая мешала думать, дышать, двигаться. Но он встал, прошёл в прихожую и механически начал натягивать куртку. Потом, будто очнувшись, вернулся в их комнату, подошёл к детской кроватке, нагнулся и поцеловал спящую дочку в щёку. Щека была нежной, горячей и даже чуть влажной – Юлька потела во сне. Перехватило дыхание, и он порывисто двинул в прихожую. Всё это время Вика молча стояла, скрестив руки на груди, и провожала его взглядом. Было ощущение, что её устраивает такой исход ситуации. Когда он уже открывал входную дверь, в прихожую из гостиной выглянула тёща и удивлённо спросила:

– Куда это ты?

Он вышел, не ответив, и закрыл за собой дверь.

* * *