Перестройка

«Господи, как он здесь оказался?! И как же всё-таки болит голова!» – он сделал слабую попытку подняться и охнул от боли. Болела не только голова, но всё тело. Боль делилась на первичную и вторичную. И первичная, то есть голова, перекрывала вторичную. Но это не значит, что её не было. Болели рёбра, так, что трудно было дышать, болел заплывший левый глаз, болели разбитые костяшки пальцев и почему-то распухшая правая ступня. Но больше всего болело на душе! Он силился вспомнить, что было, и боялся поверить хаотично всплывающим в памяти разрозненным картинам. Самым простым и надёжным выходом из сложившейся ситуации представлялось лечь и умереть! Тогда он сел. И так сидел, прислонившись к стене и слегка раскачиваясь из стороны в сторону. Идти было некуда и незачем. Да и вообще любые действия представлялись бессмысленными. Вся его одежда оказалась густо измазана мастикой, как будто его использовали вместо половой тряпки. Ну что ж, видно, заслужил. Теперь он уже гнал от себя воспоминания, которые, как назло, принялись роиться в голове, множа как физические, так и моральные страдания. Чувство удушливого стыда и никому не нужное, но оттого не менее мучительное раскаяние доставляли большие страдания, нежели физическая боль. Вся предыдущая жизнь представлялась бессмысленной и никчёмной. Неужели он явился на свет, чтобы здесь и сейчас оказаться в подобном положении? Единственное обстоятельство, которое хоть немного облегчало участь, что в этой зоне общежития его никто не знает, а значит, есть надежда что информация не распространится и на факультете не узнают. «Нужно валить!» Легко сказать! И всё-таки он поднялся и, припадая на одну ногу и держась за стенку, побрёл, безучастный к мирскому, но в направлении столовой…

* * *

Всё вернулось на круги своя. Вещички он постирал сам, а Вика, не спавшая ночь, была счастлива услышать его голос в телефонной трубке и тут же примчалась в общагу, где они занялись долгоиграющим сексом, которому не могли помешать даже сломанные рёбра. Зинаида Алексеевна делала вид, что ничего не произошло. Только губы поджимала ещё плотнее, да в глазах мелькала неотчётливая издёвка по поводу его внешнего вида. Или ему так казалось?

Прошла весна. Началась и благополучно закончилась сессия. Наступило лето. Они по-прежнему частенько ссорились. И во время этих ссор зачем-то всуе поминали родителей. От Вики доставалось даже Роминой маме, которую она видела всего два раза в жизни, а он, чтобы не отставать и дивясь на самого себя, нелицеприятно отзывался не только о тёще, но и о тесте, которого называл подкаблучником и барышником, намекая, что тот таскает шмотки из-за границы на продажу, хотя, конечно, внутренне тестя любил и не имел ничего против подобного заработка. Разве что ассортимент поменял бы и методы реализации. Но в запале они чего только друг другу не наговорили.

Ссорились они, как и любили, – очень искренне и глубоко. А причиной, по всей видимости, было то, что оба ещё оставались детьми. Детьми, избалованными родительской любовью, привычкой, что мир вращается вокруг них; детьми, не готовыми изо дня в день поступаться собственными желаниями ради другого. Вот в огонь и в воду Ромка пошёл бы ради Вики, не задумываясь, и та, вполне возможно, сиганула бы ради любимого с балкона. Но это в момент экзальтации, когда молодые гормоны бурлят и плавятся, а чувства, густо замешенные на физическом влечении, требуют прорыва, подобно вулканической лаве. Семейная жизнь требовала иного: тихой методичной созидательности, порой жертвенности, готовности отдавать, не прося гарантий возврата. А они пока ещё оставались Ромео и Джульеттой.

Ссоры сменялись бурными примирениями, когда всё вокруг превращалось в праздник. Даже просто совместные походы в магазин за хлебом. Юлька подросла, пыталась ходить и смешно гугукала. Ромке пришло время отправляться на армейские сборы. Очень не хотелось терять лето, а куда деваться? Эксперимент с ботинком решили не повторять.

* * *