Перешагни бездну

«Я, владетельный раджа княжества Мастудж, шах и царь Гулам Шо, сын Исмаила Шо, взял по своему добровольному побуждению на себя священное и непреложное обязательство от имени своего и от имени своих назиров и принцев навечно сохранять мир и дружбу с достопочтенным, могущественным королем Англии и императором Индии. Обязуюсь держать в проезжем состоянии пути в горах и долинах, постоянно починяя овринги, подъемы и спуски, переходы, мосты, перевальные участки, расчищая от снега, льда, от завалов и лавин, привлекая на трудовую повинность всех мужчин и женщин моего государства, способных держать в руках кирку и лопату. Обязуюсь представлять по первому требованию сколько понадобится проводников, подносчиков грузов, носильщиков, вьючных животных — лошадей, быков, яков-кутасов, ослов, обеспечивать питанием людей и скот, занятых на британских правительственных перевозках, за счет казны государства Мастудж, соблюдать силами воинов моего государства безопасность на всех без исключения дорогах, путях, тропах, проходящих через княжество Мастудж, защищать и охранять проезжающих по этим дорогам чиновников, служащих и прочих англичан. И да отвечу я за каждое нападение и насилие на проезжих путях своей жизнью и всем своим имуществом, а каждого моего подданного, совершившего разбойный и воровской поступок на дорогах и путях, казню жестокой смертью. За поддержание в сохранности и безопасности путей моего княжества Мастудж правительство его величества императора Индии назначает мне к выплате ежегодное пособие в размере от ста фунтов стерлингов в золотых монетах.

Высокий договор, скрепленный высокими договаривающимися сторонами приложением печатей и подписями, действителен навсегда и будет переходить из века в век».

Своим неправдоподобно огромным пальцем царь ткнул в хаос из вычурных подписей и лиловых оттисков печатей и прохрипел, окончательно подавленный:

— Видите, что делается?

Сахиб Джелял читал договор вслух, делая вид, что наслаждается и его содержанием и витиеватым дипломатическим стилем. Но Гуламу Шо это не доставило удовольствия. О том говорили ссутулившиеся плечи, повисшие плетями узловатые руки, скорбное лицо.

Он жалобно простонал:

— А ты, господин, еще советуешь такое. Да если не дать рабочих на перевал, о! Да если дьявол только пронюхает, о! Да если завтра я сам не возьму семихвостку и не погоню из домов мастуджцев, о! Господин, ты видел виселицу на площади. Да только за то, что мы не смогли переправить сто тюков в Кашгарию, — снег тогда занес перевалы, — на той виселице три месяца висели вдвоем наши Дауд и Шоди — караванщики. И мы не посмели их похоронить, пока они совсем не истлели, и мясо их не сожрали птицы и черви. Проезжая однажды через селение, дьявол сказал: «Воняет падаль». Тогда и похоронили. Плохо, господин Сахиб, у дьявола гурки стреляют, не спрашивая, здоровы ли вы.

Смешно крадучись, он подобрался к дверям и осмотрел длинный, круто спускающийся к обрыву двор, на этот раз пустынный в свете взошедшей луны.

— Кто мутит народ? — забормотал он нервно. — Кто говорит народу — ломайте мосты, ломайте овринги, заваливайте дороги и тропинки? Кто говорит на площадях у мечетей: не пускайте караваны на север! Не давайте носильщиков.

— Ну, кто же так говорит?