Переселение. Том 2

И Костюрин окликнул пехотного капитана, который, громко смеясь, стоял в двух-трех шагах от стола. Услыхав голос Костюрина, он оборвал смех и громко рявкнул:

— Слушаюсь!

Костюрин велел ему зарядить пистолет и стрелять в первую мишень, быстро, навскидку.

Офицер взял со стола пистолет и начал его заряжать, наставив дуло сначала прямо в грудь генералу, потом в грудь Витковичу и наконец себе в лоб. Потом повернулся, выстрелил и попал в цель. Костюрин засмеялся и спросил Павла:

— Что скажут на это австрийцы?

Павел сказал, что, если бы этот капитан был сирмийским гусаром и так бы заряжал свой пистолет, он получил бы двадцать палок по заднице.

Костюрин сердито встал, но, сдержавшись, спокойно заметил, что многие люди погибли от пистолетной пули, но не тогда, когда заряжали. Крохоборское замечание вовсе не к лицу офицеру.

— Секунд-майор Шевич прав: меткий глаз — дар божий. Кто не родился стрелком, тому не следует стрелять. Кто не родился хорошим стрелком, тому никакое учение впрок не пойдет.

Исакович лишь дерзко ухмыльнулся и сказал, что он многих сирмийских гусар научил стрелять. А те, кого он нынче видел, хоть и часто попадают, но, бывает, и промахиваются. Все стреляли бы лучше, если бы больше внимания уделяли пистолету.

Шевич все это охотно и громко перевел. Даже кое-что и прибавил от себя, ехидно оскалившись:

— Исакович сказал, что главное не человек, а пистолет.

Вокруг генерала собралась целая толпа офицеров; они добродушно смеялись над Павлом, считая, что дело в курьезе: просто растерявшийся серб плохо понимает по-русски. Никому не приходило в голову, что Исакович дерзит.

Тем временем Костюрин заходил взад и вперед, что было признаком явного раздражения. Виткович хотел его увести, но генерал еще раз обратился к Павлу:

— Капитан говорит глупости, но, поскольку он иностранец, следует спокойно его выслушать. А как бы он, если бы это от него зависело, учил свой будущий эскадрон?

Воскресные приемы считались не только знаком благорасположения генерала, но и развлечением. Стрелявшие офицеры начали собираться вокруг стола, где сидел нахмуренный, не сводивший глаз с Исаковича Виткович и прохаживался Костюрин.

Павел, переминаясь с ноги на ногу, сказал, что у сирмийских гусар в первую голову обращали внимание на пистолет.

Хотя он давно уже капитан, он был обязан разобрать по частям пистолеты своих гусар и собрать их снова. Если бы все зависело от человека, а от пистолета — ничего, то знаменитые стрелки не старались бы найти такой пистолет, который бы пришелся им по руке. И будь это возможно, требовали бы пистолеты, «скроенные по себе». Если все зависит от человека и каждый пистолет хорош, то первый выстрел из чищеного пистолета не был бы лучше прочих, а седьмой и восьмой — вовсе не годными. Многое зависит от чистоты ствола. Многое зависит от того, как отлита пуля, правильной ли она формы. А это от руки стрелка не зависит. Важно еще, как действует спусковой крючок.

Костюрин крикнул, что все это мелочи. Важен человек, который стреляет метко и не теряет времени зря.

Исакович возразил, что у гусара всегда есть время на то, чтобы нацелиться и попасть в цель. И когда он на коне, и когда спешивается. А если он вооружен швейцарским или французским пистолетом, то попадать в цель еще легче. Раз меткий глаз — дар божий, то господь бог не может этот дар рассыпать как из мешка. Стрелки навскидку редки. А когда конница пустится вскачь или остановится, чтобы открыть огонь, победу одержат те эскадроны, у которых будет хорошее оружие и которые смогут создать огневую стену. Гусары с метким глазом — одиночные стрелки. А с хорошим оружием и доброй выучкой они точно град, уничтожающий пшеницу.

Человек еще не все.

Хороший стрелок, попадая на горящую улицу, сумеет крикнуть неприятельскому офицеру: «Стой!» И пулю в лоб. То есть попасть из пистолета с двадцати и с сорока шагов. Сирмийские гусары отлично попадали и с восьмидесяти. Но в строю стреляли как пехотинцы в кампании.

Пистолеты начинали, а люди с саблями в руках заканчивали.

Павел выпалил все это по-сербски вперемешку с русским. Он хотел только доказать Костюрину, что сербские гусары будут не без пользы русской армии. И думал, что, подобно ему, те, кто его слушал, искренни.

Служа в сербской милиции и живя среди сирмийских гусар, Исаковичи привыкли к тому, что могут помянуть недобрым словом и мать, и самого владыку. Они не понимали, что перед Костюриным никто и пикнуть не смеет.

Позже они и сами убедились, что лучше проявлять послушание, но по прибытии в Киев они, как необъезженная лошадь под первым седоком, артачились.

Павел вовсе не намеревался сердить Костюрина.

К тому же Шевич, переводя, кое-что еще прибавлял от себя.

Исаковичу и не снилось, что на его счет зубоскалят и он поставил себя в смешное положение.

Его окружили весело смеющиеся офицеры.

Юрат крикнул ему:

— Да замолчи ты! Что проку говорить, как было у сирмийских гусар, только воздух зря сотрясать! Ты в России!