Переселение. Том 2

Когда Костюрин подошел к Павлу, досточтимый Исакович увидел добрые зеленые глаза красивого пожилого человека, которые с удовольствием на него смотрели. Павел был выше Костюрина на целую голову, но легкий, статный генерал, взгляд которого стал грустно-мечтательным, казался высоким, и глаза у него в самом деле были очень красивые. В эту минуту — Павел этого не знал — Костюрин вспоминал свою молодость.

— Скажите капитану, — приказал он Шевичу, — что для такого красавца в Санкт-Петербургском гусарском полку всегда найдется вакансия. Пусть подает прошение, и я переведу его.

Шевич нагло переврал его слова.

Его зависть к родичу была столь велика, что он даже побледнел.

Между тем взгляд Павла случайно скользнул с красивого лица генерала на руку — тот вытащил из рукава платок, чтобы вытереть бровь. Рука в кружевах была корявая и уродливая.

Шевич, стараясь уменьшить любезность генерала, стал путаться и заикаться при переводе, и тогда Костюрин спросил Павла, знает ли он русский? О нем пришли рапорты из посольства в Вене и из токайской миссии.

Павел понял вопрос.

Но, не зная почему, ответил надменно и раздраженно:

— Само сербски знам![31]

В семействе Исаковичей бытовала легенда, будто так именно сказал однажды Иван Текелия.

А досточтимый Исакович, точно сойдя с ума, вообразил, что не только несет в себе дух Бакича и отчима Вука, но и гордый язык, на котором Текелия и с царями говорил.

Костюрин улыбнулся и велел сказать Павлу, что под его началом нет места вдовцам. Капитану надо жениться. На какой-нибудь русской барышне. Она быстро и приятнейшим образом научит его говорить по-русски.

К Трифуну Костюрин подошел как к близкому родичу.

Когда майору вздумается, сказал он, если что будет нужно, Трифун может писать ему лично!

На этом аудиенция у Костюрина была закончена.

Все после этого должны были пойти в церковь на службу.

И хотя Костюрин, подобно многим сановникам при дворе, был атеистом, он не смел о том и заикнуться. Такие разговоры грозили смертью. Как Петр Великий являлся всеобщим отцом и главным управителем б государстве Российском, так бог выполнял ту же роль для всего мира.

Подобно императрице Елисавете Петровне, у которой в церкви обычно пели те же украинские певчие, что потом пели ей и цыганские песни, Костюрин после службы имел обыкновение развлекать своих офицеров. Все они были званы после обеда к нему на стрельбище.

В его резиденцию.

У Костюрина были дочери на выданье.

О резиденции генерала Исаковичи позже рассказывали настоящие сказки. Это, говорили, большой дворец, неподалеку от Печерской лавры над Подолом. С его террасы открывается вид на Днепр и на обширную равнину за островом Трухановым. Потрясающая картина!

Перед дворцом раскинулся искусственный французский пруд. К пруду вели мраморные ступени.

Избегая общества, Исаковичи с удовольствием уселись на эти ступени и принялись разглядывать отражавшихся в воде мраморных нимф и сатиров. На воде и в саду появились первые признаки весны. Показались проталины, солнце грело все жарче.

Этого дворца больше нет. Он тоже отражался в воде, но сгинул, словно был построен на воде.

Таким же всеобщим, как страх перед богом, в существовании которого даже царица не смела усомниться, а тем более это высказать, в Киеве было желание осуществить завет Петра Великого — сделать Россию такой же, как Европа. И как Санкт-Петербург на Финском заливе и Неве строился с оглядкой на Париж и Лондон того времени, так и Костюрин старался, чтобы его дом походил на петербургские дворцы. А дворцы эти строились так, как советовал французский посол маркиз де ла Шетарди, царицын любимец, и привезенные в Россию итальянские архитекторы.

Костюрин хотел, чтобы его резиденция походила на летний дворец польских королей.

Императрица, посетив Версаль, не могла его забыть и мечтала построить второй Версаль среди русского снега.

Те, кто в ноябрьскую ночь возвели на престол императрицу, хотели походить на европейцев и одеждой. И напоминали своими костюмами французов.

Потому и Костюрин носил мундир на манер французского фрака.

Однако как бы там ни было, Елисавета Петровна осталась русской, и посадившие ее на престол тоже остались русскими. Вознаграждением было уже не просто повышение в чине, а гораздо больше. Если верить истории, первым любовником Елисаветы, как мы уже говорили, был простой казак. А сын другого казака, Алексей Разумовский, стал ее любовью до гроба. И тайным супругом. А его брат, Кирилл, был назначен президентом русской Академии наук.

Подпоручик Шувалов стал генерал-майором.

А поручик Разумовский — генерал-лейтенантом.

Сержанты стали полковниками.

Капралы — капитанами.

А то, что все эти люди, подражавшие французам, как двор подражал Версалю, умели, да еще как, беречь свою родину и навязывать свое мнение Европе, доказали братья Бестужевы-Рюмины.

Канцлер Бестужев сжил со свету лейб-медика императрицы Лестока, забравшего силу при дворе. Бестужеву удалось расшифровать письма маркиза Шетарди{38}, и он не упустил случая показать их императрице, чтобы она знала, что о ней думает Франция.