Министры же, сказывают, только и занимались тем, что оглядывались по сторонам, где бы что украсть.
И, как бывает в подобных обстоятельствах, среди охватившего всех безумия и отчаяния, летели головы тех, кто стоял выше всех, как высокие деревья, возвышавшиеся над лесом. В армии это были немцы: Миних, мечтавший завоевать Константинополь; Остерман, мечтавший создать в России флот, который мог бы победить флот шведов, — обоих постигла мучительная смерть в сибирской темнице.
Остался лишь шотландец Ласси{35}.
Однако один из этих иностранцев герцог курляндский Бирон{36} почувствовал, что язва России — ее дворянские полки: Преображенский, Семеновский, Измайловский. Бирон назвал их янычарами. Солдаты и офицеры этих полков должны стать такими же, как и все прочие, и тогда Россия будет непобедима!
Костюрин, генерал-губернатор Киева, был единственным в его фракции русским. Русским медведем.
Исаковичи вскоре испытали это на собственной шкуре.
Русский медведь, которого Павел увидел впервые в то воскресенье, на самом деле оказался поджарым мужчиной с русыми, тронутыми сединой волосами, собранными в сильно напудренную косицу.
На вид ему было лет шестьдесят. Старость только начала к нему подступать.
Бросались в глаза его стройные ноги в великолепных французских сапогах и белых лосинах. Ступал он легко, но твердо, словно ноги его были древками полкового знамени, которое несут, подняв высоко вверх.
Среди сопровождавших его офицеров, которые услужливо старались держаться у него за спиной, были гренадеры в голубой форме и пехотинцы в зеленых мундирах с красными отворотами и белыми кокардами. Костюрин держался прямо, был строен и, видимо, силен, хотя и тонкого сложения. На нем был черный узкий мундир, наподобие французского фрака, расшитый золотом, с большими серебряными пуговицами на рукавах и отворотах. Казалось, генерал весь усыпан золотыми цветами. А пуговицы, пришитые в строгом порядке, напоминали солдат на учении.
Костюрин, несмотря на свой возраст, был еще красивый мужчина.
Судя по носу, он был из крестьян. А судя по зеленым добрым глазам — князь.
Единственно, что в нем было медвежье, это очень густые брови. Выделялась на его красивом лице и кожа, вся покрытая морщинами, жесткая, словно опаленная солнцем и лютыми морозами, обветренная свирепыми бурями.
Темную кожу на лице особенно подчеркивало белое жабо, со множеством сборок и черной шелковой опушкой.
О Костюрине говорили, что он примерный супруг и отец, но во время учений и на маневрах наказывает с жесточайшей строгостью. Эта непомерная русская строгость напугала и опечалила Исаковича и прочих сербских офицеров на русской службе. Она казалась им неожиданной, непонятной и жуткой.
Они со страхом слушали рассказы о том, как членов царской семьи Петра Великого уводили из Зимнего дворца в казематы Петропавловской крепости, как были смещены верховные командующие Миних и Остерман, как их пытали и выслали в Сибирь. Кровь леденела в их жилах, когда они узнали о том, что людям вырезают языки и что жена Бестужева попала в Сибирь.
Наслушавшись подобных рассказов, Юрат принес в дом кнут.
Жестокость эта была тем непостижимее, что по рассказам, которые Варвара и Анна слышали в Киеве, она вовсе не противоречила необычайной нежности и мужчин и женщин. О царице шептали, что ее первой любовью был простой казак, который хорошо пел. Дамы, приехавшие этой зимой из Москвы, рассказывали, что во время представления в театре один маленький кадетик заснул в гардеробной и царица собственноручно раздела его и уложила в постель.
Но самым нелепым было то, что и за такие разговоры — даже шепотом — сажали в тюрьму.
Костюрин в сопровождении бригадира Витковича вышел из гостиной в увешанный знаменами коридор. Сербских офицеров представлял сын генерала Шевича, Живан, громко выкрикивая их имена и чины.
Витковичу хотелось, чтобы Костюрин принял Исаковичей хорошо.
Живан Шевич старался их изобразить повесами, бездельниками и дураками. Он сразу же поставил Исаковичей в дальний угол и всячески обходил их. Список офицеров, представленных Шевичем, готовил некий албанец Шейтани Албанез, которого Павел знал еще по Осеку.
Вместе с отступавшей от Скопле австрийской армией наряду с сербами ушло и довольно много албанцев, поселившихся потом в Среме, немало их вместе с сербами и хорватами прибыло в Россию. Иван Албанез привел 459 человек.
В то утро Исаковичей в списке Шейтани не оказалось. Белокурый статный красавец Шевич улыбался, и дерзкая улыбка не сходила с его уст.
С первой четверкой, представленной Шевичем, Костюрин покончил в две-три минуты. Пока он осматривал застывшую по стойке «смирно» среди мертвой тишины вторую четверку, до сознания Павла дошло только то, что Шевич выкрикивает имена и чины лейтенантов Джюрки Гаича и Михаила Гайдаша, и на какое-то мгновение ему примерещилось, что он спит и видит во сне, как он в Темишваре, в казарме, пришел на рапорт к Энгельсгофену.