Переселение. Том 1

Было еще рано. В сером тихом рассвете видны были укрепления на противоположной стороне реки, узкие окна каземата, пушки, песчаный берег со старыми деревьями и крутые крыши городских домов. Река с низкого моста казалась широкой, зеленовато-желтой и мутной от песка. Далекие острова, темно-зеленые ивняки, камыш — все было тихо и недвижимо. Готовясь бросить по обыкновению ножны, которые ординарцы должны были подобрать, Исакович повернулся лицом к солдатам, судорожно схватился за эфес и стал медленно вытаскивать саблю. Мурашки поползли у него по спине.

Это была минута неописуемого наслаждения, которую он так любил.

На один миг здесь, посреди реки, которая протекала под самыми бревнами, он вдруг почувствовал горечь одиночества, но, подкрутив усы и сдвинув на затылок треуголку, погнал лошадь, стараясь не трястись как бочка.

Полк следовал за ним, громыхая так, словно по мосту неслась конница.

Солдаты тоже знали, что это последний смотр, и, оборванные, немытые, косматые, с отросшими бородами и усищами, торопились изо всех сил. Кто шел прихрамывая на одну ногу, кто без шапки, а кто и босиком. Босые с удовольствием шлепали по лужам. И все драли глотку что есть мочи.

Офицеры, окружавшие полковое знамя, еще кое-как привели себя в порядок, но солдаты не только не старались прикрыть истрепанные мундиры и разорванные штаны, а нарочно щеголяли своими разбитыми прикладами и грязными по колено ногами в рваных обмотках.

По мокрому песку они вошли через городские ворота под густые акации и двинулись вдоль высоких, поросших травою стен, откуда торчали дула орудий. Шлепая по грязи, они увидели сквозь зелень деревьев, что небо проясняется.

Вук Исакович прислушивался к шагу солдат, к офицерским командам и, трясясь в седле, снова расфуфыренный, с перьями в треуголке и с шелковыми лентами на груди, поднимался по крепостному валу на главную площадь города почти лежа на шее лошади. Там, на большом балконе, забитом офицерами, его ждал маркиз Асканио Гваданьи. Прежде чем распустить солдат, он должен был ему показать живых, доложить о мертвых и воздать им честь и хвалу.

Последний раз, думал Исакович, и все. В России наверняка будет лучше! Хватит мотаться на Рейне, бродить по Дунаю, хватит стычек в Италии, самое время понять, что не видать ему полковничьего чина как своих ушей! Торговать не его дело. Но уж лучше якшаться с торговцами, чем жить как последняя скотина, пусто и бессмысленно! Не будь он солдатом, давно бы где-нибудь осел и жил бы себе тихо и мирно с женой и детьми, и Дафина, наверное, не умерла бы! Но все-таки единственное ремесло, которым он занимался с радостью, было военное!

Впрочем, почему он должен жить тихо и спокойно, к чему его постоянно призывает брат Аранджел, которого он через три дня увидит в Петроварадине? Разве дома ждет его что-то хорошее? Дети? Он не знает, что с ними делать, куда их пристроить! Село? Его он твердо решил передвинуть повыше, в гору, покамест они подготовятся к переселению в Россию, куда он все еще не терял надежды уехать. Болота? Зимние учения в Петроварадине? Может быть, вызов в Вену, которого он так боялся? Или особенно его огорчавшая и заботившая болезнь патриарха, о которой до него дошли слухи?

Он поднимался по валу между стенами, прислушиваясь к звонкому цоканью копыт своего коня и лошадей ординарцев, и вздрогнул, неожиданно очутившись на городской площади и увидя перед собой длинный ряд связанных цепями пушек и строй солдат и офицеров.

На площади, у балкона, под огромными окнами генеральского дома пестрели знамена, плюмажи, шелковые ленты, треуголки, поблескивали кивера и кирасы.

Генерал Гваданьи сердито замахал ему перчаткой, чтобы он начинал церемониальный марш у самого поворота.

Сбитый с панталыку, отбросив мгновенно все свои мысли, намерения и беды, Исакович, всегда робевший перед начальством, осадил коня с такой силой, что тот стал на дыбы и затанцевал как бешеный. Желая поскорее загладить первое неблагоприятное впечатление, он подал полку команду: «Бегом!» — и уже ничего не видел и не слышал. Досточтимый Исакович не рассчитывал, что генерал с войсками ждет его на площади, позабыв об отданных ему накануне распоряжениях, вполне ясных и четких, он смутился как девушка и, словно пьяный, принялся командовать. Он поворачивал полк то направо, то налево, вел его беглым шагом по площади вдоль и поперек, сдвоенными рядами, по шести, показывал его спереди и сзади, с ружьями наперевес и за спиной, с ножами и пистолетами, движущимся по-пластунски и, наконец, пришпорив коня, проскакал вдоль рядов, размахивая саблей, поднял его у балкона на дыбы и, отдавая честь, подобострастно заорал:

— Виват графу Гваданьи! Виват графу Гваданьи!

А тем временем разукрашенный перьями и шелком маркиз Гваданьи, глядя, как Исакович неуклюже суетится, не соблюдает дистанции и не знает команд, ломал от отчаяния руки.

Впрочем, к чему рассказывать, как оскандалился в то утро Славонско-Подунайский полк?