Перерыв на жизнь

— Какая теплота? Я смотрела на тебя и околевала! Не делай больше таких глупостей, не заставляй меня волноваться.

— Зато на тортик заработал.

* * *

— Радка, а давай тебе закажем костюм медсестры в секс-шопе?

— Не смешно!

— А я и не шучу. Напялишь и будешь гонять в нем туда-сюда. Мне так болеть будет интереснее. Чаю хочу. С лимоном.

Сделай, а? — прерывает ее на полуслове, ловя взгляд, полный открытого возмущения.

— Я тебе сейчас ведро чая принесу.

— Какая ты забо-о-отливая, — протягивает, усмехаясь Артём. — Ведро не надо. Большой кружки мне хватит. И сахара три

ложки.

Ни горячий душ, ни секс не спасли Геру от простуды. На следующий день у него поднялась температура. Не большая, но

достаточная, чтобы Рада от волнения потеряла аппетит. А все от глупости его и безалаберности. Как ребенок, ей-богу.

— Держи. Ты такой веселый, как будто в мире случилось что-то прекрасное.

— Угу, сирень зацвела. Мармеладка, ты можешь вообще не переживать, от простуды я точно не сдохну. Хоть от чего, но

только не от простуды. Если б суждено было, то помер бы, когда маманька меня на улицу выбросила.

— Как это выбросила?

— Русским по белому. Родила и выбросила на помойку. Кто-то мусор туда выносит, а кто-то вот — детей. Для кого-то

ребенок — мусор. Не сладко. Кисло. Сбегай за сахаром. Или может я просто ничего не понимаю, перепил всякой фигни,

которой ты меня весь день пичкаешь. Попробуй, — подносит к ее губам кружку.

Рада в шоке отпивает глоток чая, совершенно не чувствуя вкуса, не различая никаких оттенков.

— Да, кисло, давай еще сахара добавлю, — но подтверждает, забирая у него кружку из рук.

То, что говорит ей Гера, не просто выбивает из колеи, а ударяет прямо в ее болезненно трепещущее сердце.

У нее снова задержка. И снова с утра отрицательный тест на беременность. На этот раз она ничего не говорит Артёму, не

решается. Раньше ей легко дались бы эти слова — слетели с губ как какая-то банальность. Раньше она не позволяла себе

мечтать. Несколько часов назад она сидела в ванной комнате с отрицательным тестом и плакала, потому что не

забеременела в этом месяце. А кто-то детей на помойку.

Господи, как можно?!

Ей, вероятнее всего, никогда не суждено забеременеть, а кто-то на помойку... А она бы своему малышу все дала, все, что

угодно сделала бы и вынесла, лишь бы он на свет появился, лишь бы родить… А кто-то на помойку…

И как страшно!

Жутко, что говорит Гергердт об этом так легко и буднично. Врет? Вряд ли. Точно не врет.

Топит такая дикая горечь, что от нее мутнеет в глазах. Рада кашляет, становится нечем дышать. Ее снова обнимает боль,

скручивая и ломая в позу эмбриона. Теперь почему-то сопротивляться ей гораздо труднее, чем раньше. Оказывается, плохо,

что она стала от нее отвыкать.

Рада добавляет в чай две ложки сахара, медленно размешивает, с трудом находя в себе смелость вернуться в гостиную.

— Ну и сука конченная твоя маманька. — Ставит на журнальный столик кружку и забирается на диван рядом с Артёмом.

— Определенно, — посмеивается Гергердт, протягивает руку и вытирает с ее подбородка слезинку. — Не плачь,

Мармеладка, а то совсем растаешь.

Глава 24

Во время этих обедов Филипп Филиппович окончательно получил звание божества…

«Собачье сердце»

— Оставайся, — предлагает Гера. — Я через неделю вернусь.

— Нет, я не могу. Как я тут останусь без тебя. Как?

— Выспишься, поваляешься, отдохнешь. Заскучать не успеешь, я обратно вернусь. Чего ты паникуешь? — В небольшую

сумку Гергердт бросает какие-то вещи. Только все самое необходимое. — Или собирайся, летим вместе. Просто я не вижу

смысла мотаться тебе туда-сюда. Мне там некогда будет. Что тут одна сидеть будешь, что там. Я кое-какие вопросы решу и

вернусь.

Рада сомневается. В том то и дело, что лететь в Россию ей не хочется, уже приросла к этому месту и теперь жутко боялась

каких-то изменений. Здесь нет родителей, которые пытаются убедить, что Гера самый никчемный человек в мире. Здесь нет

ничего, что напоминает о той жизни.

Гера сказал о панике вскользь, пошутил, и знать он не знает, что именно паника охватила все ее существо при мысли, что он

куда-то уедет. Страх остаться одной. Замерзнуть, околеть в этих стеклянных стенах. Она за неделю тут умрет одна. Не

представляет, что ей одной тут делать.

Они всю зиму прожили на Майорке, до конца февраля. Встретили Новый Год и Рождество. Рада впервые за много лет

загадала желание и впервые поверила, что оно обязательно сбудется. По здешней традиции под бой курантов успела съесть

двенадцать виноградинок. Двенадцать виноградинок — гарантия счастливой семейной жизни на весь год. А потом они гуляли

и провели новогоднюю ночь на улице, на площади, среди веселых, радостных людей.

Никогда в жизни у нее не было такой теплой и счастливой зимы, укутанной не холодным снегом, по обыкновению, а

белоснежным цветом миндаля.

— Хорошо, — соглашается Рада. — Соберу сумку. Тоже полечу. Не хочу здесь сидеть одна.

* * *

— Все, пойдем. — Рада поправляет на бедрах подол темно-синего платья. Сует в сумку телефон, фотографии.