Перерыв на жизнь

получает его всего, до упора. До сладкой боли, которая превращает ее в ненасытное животное. Он глубоко входит в нее

снова и снова. Она вбирает его в себя, каждый раз отпуская с протяжным стоном.

— Тёма, — шепчет лихорадочно, — Тёма, Тёмочка мой… — повторяет раз за разом, так ей нравится, как звучит его имя. —

И можешь не отзываться, мне все равно. — Прижимает ладонь к его губам, чтобы Гера и не думал возмущаться.

Он смеется, но беззвучно. Она рукой чувствует его улыбку и толкает в плечо, прося лечь на спину, и, когда он

переворачивается, уверенно седлает его. Стискивает бедрами. Дрожит. Глотает раскаленный воздух. Лихорадочно

двигается вверх-вниз, ища освобождения. Проваливается в душную темноту. Купается в ней, как в теплом ласковом море.

Не тонет. Точно знает, кто держит ее за руки.

От него пахнет черной смородиной. Это ее Гера.

— Устала? — спрашивает Артём, притягивая ее к себе за плечи.

— Угу, — Она обессиленно ложится на него, утыкаясь носом в его шею и втягивая запах кожи. — Я, кажется, слышу шум

моря...

— Хорошее вино, — хрипло выдыхает он, чувствуя, как сильно колотится у нее сердце.

— И шелест листвы, и ветер…

— Совсем переклинило? — Гладит ее спину, улыбается ответной дрожи. — Главное, чтобы не звук какой-нибудь сирены.

— Тихо… Гера, тихо… Не смейся, — шипит возмущенно, а сама глухо смеется. Протяжно вздыхает. — Дай мне послушать

море…

Он подтягивает ее выше на себя, целует в шею. Слизывает капельки пота. Водит пальцами по узкой спине. Еле касается.

Рисует. Как она рисовала. Чувствует, как нежная кожа становится шероховатой от мурашек.

— Повторяешь за мной? — улыбается она.

— Повторяю, — соглашается. Переворачивается вместе с ней. Снова укладывает ее на кровать. Теперь рисует кончиками

пальцев у нее на животе, языком — на груди. От каждого касания Рада вздрагивает. Выгибается. А он ласкает ее так нежно,

наверное, в первый раз…

Трудно быть нежным, когда не знаешь, что такое нежность. Когда забыл. Все осталось в далеком прошлом. Часть этого

позабытого чувства когда-то давала ему маленькая девочка, теперь — его женщина. Теперь она снова отдает ему всю свою

нежность. Не тяжело, а даже немного забавно осознавать, что единственно важное в этой бредовой и бесцельной жизни ему

на самом деле не принадлежит. Вот если бы она забеременела… Если бы Рада только забеременела, он бы оставил ее

себе, наплевал на все, даже на ее желание. Хочет или нет, она все равно была бы с ним! Потому что у нее от него ребенок.

Его ребенок! И тогда она примет его.

Как люди занимаются сексом, чтобы зачать? Как-то по-особенному? В определенных позах?

Ничего Гергердт об этом не знает. Понимает только, что надо наполнить ее своим семенем, все отдать. Не думает, не

говорит про себя, что будет все, как он хочет. Он позволяет себе лишь тень надежды. Но этой тени хватает, чтобы

затуманить разум и заставить его вновь с силой врываться в покорное тело, быстрее, резче вымещать на Раде свое

желание и срываться в пропасть, в темноту, скатываясь до ощущения касания, звука, стона.

В этой вязкой, тугой, как вата, темноте... Жестко переплетенные пальцы. Прижатые друг к другу мокрые липкие тела.

Капельки пота, стекающие по спине. Яростные до боли толчки. Скомканная постель. И резкий Радкин вдох перед оргазмом

— как перед прыжком в бездну. И собственный вдох до ломоты в легких, когда ее движение становится продолжением его

движения, и, кажется, она сама — его продолжение.

Наверное, все же нужно кого-то благодарить за все это. За возможность сейчас ее вот так вдыхать и глохнуть от стонов. За

радость чувствовать у нее внутри горячую пульсацию. За удовольствие падать, раскинув руки.

Он изливается в нее резкими глубокими толчками, судорожно вжимаясь в мягкое безвольное тело. Надолго замирает, не

отпуская, хотя знает, что ей тяжело под ним. Она едва может перевести дыхание.

— У меня нет сил добраться до ванной… — говорит Рада, когда Гера чуть переваливается на бок и дает ей возможность

вдохнуть полной грудью, — если только ты меня туда не оттащишь…

— Нет, не надейся.

— Тогда я буду так спать. Мне кажется, сегодня можно, — сдавленно смеется.

— Нужно.

Глава 21

А-а, уж конечно, как же, какие уж мы вам товарищи!

Где уж. Мы понимаем-с! Мы в университетах не обучались.

«Собачье сердце»

— Святые угодники, а касатик там хоть жив? — восклицает Петровна, театрально складывая ладони на выдающейся груди.

— Жив, жив, — говорит Рада, сомневаясь, что Петровна знает дорогу в церковь. — На слово поверишь, или послать его

общий анализ крови сдать?

Женщина бросает на Раду недоуменный взгляд и натягивает хлопчатобумажные перчатки.

— Я тогда на втором этаже тоже уберусь заодно, чтобы завтра не приходить.

— Не надо, на кухне закончишь и иди, — распоряжается Рада, наливая кофе и не замечая, как губы домработницы

сжимаются в ниточку. — Нет, завтра тоже не приходи, — вдруг меняет свое решение Дружинина, приводя старуху в еще

большее удивление.

— Так Артём Андреевич… — решается напомнить Петровна.