Перелет через Бездну

Я не знаю, сколько времени мы провели в подвале: может, день, а может, месяц. Все слилось в тугой узел страданий, будто земля под ногами раскололась, пропуская беспощадные объятия всепоглощающей лавы. Мне было плохо, холодно, и очень страшно: постоянно раздавался писк крыс, шелест крыльев летучих мышей, по кирпичным стенам, прямо из дыры в крыше струились ледяные дождевые потоки. Мама, забившись в угол, каждую секунду шептала приглушенные молитвы, а иногда проводила лезвием найденного ножа по рукам, кровью вырисовывая имя: «Кай»… Только встретившись со мной взглядом, она быстро отлаживала оружие в сторону и крепко закрывала глаза, словно пытаясь хоть на некоторое время скрыться из этого жестокого, грязного, подлого мира. Я молчал… Молчал каждую секунду, каждую минуту, каждый час… Казалось, так легче: эта сумасшедшая, сводившая с ума, боль, немного притихала внутри, если ее не выплескивать наружу слезами, криками, стонами. Знаешь, а я даже боялся отпускать те ледяные, адские когти страданий, поскольку они были единственной вещью, кое-как заполнявшей бесплодную пустоту в сердце. Без слов, без объяснений, все и так было слишком хорошо понятно: мы умрем, так же, как и Джемма, как и Кай, мы погрузимся в вечную тишину.

А потом резко в камеру пробились приглушенные лиловые лучи. Огромные двери с оглушающим скрипом распахнулись, и я услышал, как Алеа с благоговейной улыбкой тихо шепнула мне на ухо: «Вот и все, сынок. Впереди нас ждет прекрасный рай. Не бойся, идем». Я вложил вспотевшие, дрожащие пальцы в открытую ладонь мамы, и мы двинулись на свет, подобно двум путникам, наконец, отыскавшим успокоение для своих заблудших душ. Но нас не собирались убивать, считая это слишком легким наказанием… Какой-то грубый, могучий мужик протянул Алеа скомканный, грязный лист бумаги, где неаккуратным почерком были выведены слова: «Рабочая на химическом заводе № 13». Самая роковая, самая страшная фабрика, где в сутки гибли сотни несчастных людей от одной крошечной утечки угарного газа. «Мальчишка пойдет с тобой», – звучал все тот же охрипший, скрипучий голос. Мы не сопротивлялись… Мама отлично понимала, что это просто более длительная, растянутая казнь.

Нас привезли в то ужасное место, объятое клубами удушливого дыма, криками рабочих, звуками разрезавших конвейеров, шипением ядерных веществ. Алеа сразу же отправили на атомный цех, но проработала она там всего несколько часов… Несколько часов перед смертью… Мама нечаянно зацепила локтем другую рабочую, полную старуху с противным лицом и злым, ненавистным взглядом. Между ними завязалась ссора, переросшая за считанные минуты в драку. Никто не пытался их успокоить, все стояли и с заинтригованной улыбкой наблюдали, решали, кто в конечном итоге выиграет схватку. Меня крепко держали чьи-то руки, не позволяя подойти к матери, а мои крики, просьбы остановиться, уносил ледяной ветер, сквозивший из распахнутых окон. А потом все произошло слишком быстро, слишком жестоко, слишком несправедливо… Мерзавка с силой оттолкнула Алеа, и та, не удержавшись, упала прямо на работающий конвейер. В тот самый момент я вырвался и бросился к мамочке, но не успел: нависшую тишину развеял пронзительный, доводящий до дрожи, крик, в глаза брызнули теплые струи крови,… – по щеке Эйнджела скатились две холодные слезинки: – Я стоял один. Все разошлись. За одну минуту переполненный завод опустел, будто после химического взрыва. Стоял посреди ледяного огромного зала. Стоял над изуродованным трупом самого дорого человека. Стоял и чувствовал, как у того маленького, четырехлетнего мальчика все умирает внутри, а такие слова, как «доброта, справедливость, счастье», перестают существовать.

А после начались пресные, лишенные смысла, годы. Меня не убили, никто не хотел пачкать руки кровью грязного мальчишки, как меня все прозвали в Бездне, а отдали в нищий приют для несовершеннолетних воров, убийц, и там, среди ледяных глаз и постоянной тишины, я понял, что такое настоящее человеческое отчаяния. Эти дети, не достигшие и тринадцати лет, получили такое жестокое клеймо за желание быть просто счастливыми. Тот, кого все обзывали грабителем, всего лишь украл у богатого врача несколько бутылок с лекарствами для смертельно больной матери, «убийца» заступился за изнасилованную сестру, «душевнобольной негодяй» перестал разговаривать после того, как на его глазах четвертовали родного отца, а я, «мальчишка с грязной кровью», стал свидетелем смерти всех близких людей. Сейчас я оглядываюсь назад, и не понимаю, как смог все это выдержать, но одно мне теперь ясно: никогда не говори, что не сможешь жить после определенного события. Сможешь, поверь. Жизнь не будет спрашивать твоего мнения, она просто схватит тебя за руку и продолжит тянуть вперед. Ты будешь спотыкаться, кричать от боли, выть от бессилия, но ничего не изменится, пейзажи за окном твоей души будут продолжать меняться.