Переходы

Однажды среди мужчин в сюртуках и шляпах и дам в длинных белых платьях я приметил полную пожилую женщину, которая толкала перед собой небольшую тележку; согнувшись почти вдвое, она медленно, вперевалку шла в мою сторону. Взгляд мой упал на нее, как только она показалась на расстоянии квартала. Я смотрел, как она приближается, останавливаясь перед террасами кафе, предлагая посетителям свой товар, — пока не прогонит кто-то из официантов. Если посетитель проявлял хотя бы искру интереса, официант, следуя некоему негласному коду, оставлял ее в покое, давая возможность заработать. Зрелище было незабываемое. Согбенная от старости, узловатые пальцы, лицо — морщинистое, точно скорлупа грецкого ореха. Ярко светило летнее солнце, но одеяние ее выглядело выцветшими лохмотьями. При этом лицо было жизнерадостное. Она явно была одной из тех старушек, которые в силу своего характера постоянно лучатся светом. Когда она приблизилась, я заметил, что губы ее непрестанно шевелятся, будто она бормочет нечто себе под нос — такое часто можно увидеть в любом городе. Наконец она добралась до террасы, на которой сидел я, перехватила мой взгляд.

«Книжку не желаете, господин?» — осведомилась она. Говорила она с акцентом, но с каким — я не разобрал. Наверное, иностранка, как и я, подумалось мне. Заметив ее, из кафе выскочил официант и рявкнул, чтобы не приставала к посетителям. Я отогнал его движением руки.

Она была книгоношей — зрелище в те времена редкостное, хотя некогда это занятие считалось благороднейшей из уличных профессий. Впрочем, к 1913 году книгоноши почти вымерли. Я хотел выказать ей уважение, хоть как-то помочь — туристы склонны к таким жестам. Подозвал, чтобы она придвинула свою тележку со старыми книгами поближе. Она придвинула, и я услышал, как она декламирует нараспев — будто заклинание, которое сделалось рефлекторным за счет частого произнесения: «Приключения, детективы, рассказы о привидениях, любовные романы, новые и старые книги из ближних и дальних краев, всего по два франка!» Она продолжала выпевать, когда откинула полог с тележки и представила мне свой товар. Книги были старомодные, эксцентричные. Они, как и старуха, являлись отголосками ушедшей эпохи. С первого взгляда меня ничто не заинтересовало, но все же я попросил ее что-нибудь порекомендовать. «Все хороши, месье, лучшие книги своего времени. По два франка штука, шесть за десять». Она продолжала тихо бубнить, а я еще раз оглядел ее жалкое собрание и выбрал одну наугад. «Что про эту скажете?» — спросил я. «Понятия не имею, — откликнулась она, — потому как, говоря по совести, месье, не большая я охотница до чтения». Она нервически рассмеялась, смех прервался чахоточным кашлем, после чего она мастерски сплюнула на тротуар. «По крайней мере, до такого чтения», — добавила она. «Время, месье, — продолжила старуха, несмотря на то что я промолчал, — я читаю время. И будущее, и прошлое. Я большая мастерица древнего ремесла вспоминать, что было, и предсказывать, что будет. И всего-то за два франка».

Подошел официант, бросил на старуху презрительный взгляд. «Так что, господин хороший? Каждому ж интересно знать, какие сюрпризы ему приготовила судьба. Всего за два франка». Я выудил из кармана две монетки и передал ей, а руку, повернутую исподом ладони вверх, задержал. «Прошу прощения, господин хороший, — произнесла она. — Я не по руке читаю. По глазам». Я сказал, что отродясь о таком не слышал. «Благородное ремесло, дошедшее до нас из древних времен. Вы ведь, господин хороший, наверняка слыхали выражение, что глаза, мол, зеркало души. Я освоила эту технику. — Она приблизилась. — Можно взглянуть? — Я кивнул. Только попрошу вас смотреть мне в глаза и не двигаться. Не отворачивайтесь. Не говорите. Не отвлекайтесь на толпу, официанта, вообще ни на что. Мне нужно будет смотреть вам в глаза три-четыре минуты, и тогда все выявится».

Когда я очнулся, вокруг стояла толпа зевак. Какой-то человек склонился надо мной, держал меня за руку, что-то мне говорил, хотя я едва разбирал его слова. Голова была тяжелой, затуманенной, как будто меня ударили или я очнулся от долгого, навеянного наркотиком сна. Книгоноша мешком лежала на стуле напротив — глаза широко раскрыты от ужаса, рот открывается и закрывается, будто у рыбы, только что вытащенной из воды. Появился официант, осведомился, что произошло. Двое зевак заговорили разом, описывая, что видели: мы молча смотрели друг на друга, потом вдруг нас обоих затрясло, и мы оба лишились чувств. Официант нагнулся к старухе и стал трясти ее за плечи. Она была в сознании, но явно плохо понимала, где находится. «Валила бы ты отсюда, пока полиция не появилась, — сказал он ей. — А то меня сильно подмывает отправить тебя в кутузку». Он повернулся ко мне и рассыпался в извинениях.

Я помолчал, подыскивая слова, чтобы описать странность этого воспоминания, которое до того момента пребывало где-то во тьме. Мадлен не сводила с меня взгляда.

— А потом? — прошептала она едва ли не с благоговением.