Перехлестье

А потом какая-то сила срывает дверь с петель, Милиана хочет бежать, но врезается в Волорана. Он что-то кричит, пытаясь достучаться до брата. Но тот не слышит. Не понимает. Потому что его больше нет. И свирепая сила растекается в стороны, обращая в лед все живое, что встречается ей на пути. А Йен не видит этого. Не понимает, кем стал.

И люди, с которыми Милиана дружила, которых знала уже много лет, гибнут один за другим. Они падают на пол оттого, что стужа добиралась до их сердец. И Клетка содрогается, кладка идет трещинами, камни падают…

Два брата стоят друг напротив друга. С одним Милиана еще недавно делила ложе, а другой сегодня по прихоти судьбы стал ее нареченным. Она любила обоих. По-разному, но любила. Кто бы ни победил в этой схватке, проигрывали все. Как бы Мили не боялась, она видела, что творит Йен… и встала на его пути.

– Убирайся! Пошла вон! – рычал он.

– Нет! Не трогай его! Не трогай! – кричала она в искаженное мукой лицо Йена. – Он твой брат!

Девушка лежала на мостовой, и дождь хлестал трясущуюся от рыданий спину. Магесса захлебывалась слезами. Она не хотела вспоминать. Но вспоминала. Злобу Йена, опустошение в глазах Волорана, когда брат прошипел ему, что Милиана предпочла остаться в заточении с ним – убийцей, лишь бы избежать участи сделаться невестой дэйна. Больно… как же было больно тогда. Почему она промолчала? Почему не попыталась помирить их? Зачем она вообще родилась на свет?

Милиана сжала зубы. Она не хотела помнить. Она хотела умереть.

– Встань. Холодно.

Она вздрогнула от неожиданности, но все же оторвала голову от мокрой ледяной мостовой и глухо сказала:

– И что? Заболею? Все равно этот проклятый дар не даст умереть. Мучением больше, мучением меньше… В сущности, никакой разницы.

– Ты всегда болеешь очень тяжело. Встань.

– Уйди, – впервые в жизни Мили ненавидела этого мужчину. – Сгинь, дэйн. Или убей. Я устала страдать.

Девушка не собиралась подниматься, она так и лежала, прильнув к холодным камням, словно к материнской груди.

– Вставай.

Волоран протянул магессе руку и снова требовательно повторил:

– Поднимись.

Да что ж пристал!? Повитуха отшвырнула от себя его ладонь, вскочила и прокричала мужчине в лицо:

– Отстань!!!

Слезы текли по лицу, смешиваясь с дождем, тело колотила дрожь, но Милиана словно не замечала этого. Единственное, чего ей действительно хотелось, – чтобы дэйн оставил ее в покое. Не говорил. Не предлагал помощь. Не стоял рядом. Какая ему…

Сильные руки притянули ее к теплой груди.

– Успокойся. Не плачь.

Он говорил это равнодушно, словно не хотел утешать, а лишь бездумно повторял то, что принято говорить в подобных случаях. В голосе не прорезывалось и толики сочувствия или беспокойства. Точно таким же тоном он мог бы сказать ей: «Умри» или «Я тебя ненавижу». Любые слова, которые обычный человек при помощи интонаций наполнял оттенками смысла – от боли до восторга, в его устах звучали пресно. Никак.

Теплые ладони гладили Милиану по голове без малейшего намека на ласку. Но он касался ее. Магессы. Сам. Укутал в свой плащ. Для такого, как Волоран, это было… наивысшим выражением участия. Понимание этого сломило жалкие остатки гордости и силы воли. Девушка заплакала навзрыд, уткнувшись лбом в широкое плечо, выплескивая горечь, накопившуюся за девять лет скитаний. Она плакала долго, проклятый дар несколько раз за это время пытался восстать, поднимался в душе темной волной, но сила дэйна каждый раз подавляла его.

Дождь давно стих, и теперь только ручьи под ногами напоминали о грозе. Мужчина, по-прежнему обнимая магессу, посмотрел на темнеющее небо. Тяжелый суматошный день подходил к концу.

– Ты плачешь по нему? – тихо спросил Волоран, когда Милиана устала рыдать и стояла, оцепенев, прижимаясь к нему всем телом.

– По себе, – глухо ответила она, делая судорожный захлебывающийся вдох.

– Почему? – Дэйн продолжал гладить девушку по голове, но не пытался заглянуть в глаза. – Тебе нужно радоваться.

– Радоваться?

– Вы наконец свободны друг от друга. Ты свободна. Разве это плохо?

Милиана вскинулась.

– А когда я стану свободной от тебя? Разве это – свобода?

Она отступила, зная, что палач не станет ее удерживать, и потянула засаленный шнурок, висящий на шее.

На видавшей виды веревочке болталось… кольцо. Венчальное кольцо. Магесса показала его собеседнику и сказала, напоминая:

– На мне оковы. Ты сам заключил меня в них.

Мужчина долго смотрел на поблескивающий в сумерках стальной ободок, потом медленно-медленно обвел его указательным пальцем, слегка касаясь руки Повитухи.

– Ты могла отказаться.

– Я? Могла? – Девушка отдернула руку с украшением, вновь пряча шнурок за пазуху, вытерла слезы и ответила: – Да, могла. И ты бы умер.

– Верно.