Перехлестье

– Знаю. Я была толстой, прыщавой, неуклюжей, некрасивой – совсем не во вкусе парня, который на меня спорил. И ничего. Справился. Не думаю, что здешние мужчины так сильно отличаются от тех, которые населяют мой… мою родину. Так что прекрати страдать и ненавидеть всех вокруг. На душе от этого легче не станет – поверь. Ну и… все равно ведь не получилось у него ничего. К тому же в твоем случае злодей примерно наказан. Как в сказке.

И стряпуха откинулась на подушки. В душу словно коровью лепешку бросили. Так противно сделалось! Она снова так и видела себя: глупую толстушку, навыдумывавшую всякой чуши о незнакомом парне. И ведь даже не то противно, что парень ни на грош не был принцем, а что она – по романтической дурости – наделила его всеми чертами благородного, честного и смелого человека. Повелась на улыбку. Поверила даже не словам – пустой оболочке.

Девушка прикрыла глаза, пытаясь вернуть утраченное самообладание. Сколько раз после того случая она пыталась перенастроить себя, вернуть прежнюю доверчивость, прежнюю открытость. Увы. С той поры во всяком, даже самом приятном человеке Василиса постоянно подозревала какую-нибудь гнильцу. Знала – нехорошо это, но поделать с собой ничего не могла. И все равно периодически ошибалась, обжигалась, плакала, кляла, на чем свет стоит, собственную дурость и снова постигала очередные уроки терпения. Получалось плохо.

Но рядом был Юрка – друг и Настя – Юркина жена и бывшая Лискина соседка. Вот вдвоем они как-то ее тянули, поддерживали, так сказать, принуждали к миру. И снова Васька пробуждала в душе надежду, что где-то все-таки ходит ее единственный, тоже ищет, тоже страдает, ошибается, и вот они встретятся рано или поздно, как Настя с Юркой, и все у них будет хорошо. Увы. За приступом веры и надежды следовал очередной и не менее острый приступ разочарования.

Поэтому-то, наверное, и тянуло Василису к Йену, который так же мыкался, задыхался от одиночества и невозможности растратить силу сердца на кого-то, достойного любви. Девушка помнила, как он смотрел на нее сегодняшней ночью – с восторгом, неверием, надеждой… Так вот что значит – встретить родную душу. Увидеть отражения себя самой в глазах другого человека…

– А как ты смогла… забыть? – тихий вопрос вывел Лису из задумчивости.

Она перевела взгляд на собеседницу и ответила:

– Чтобы забыть, нужно сосредоточиться на чем-то другом. Увлечение. Работа. Усталость. Вот вторым и третьим я тебя обеспечу легко, причем прямо сейчас.

И она снова решительно села на кровати.

Голову слегка отпустило, даже першение в горле стало относительно терпимым.

– Но… все… знают… и Багой, – прошептала со своего места помощница.

– И?

– Они меня видели.

– И?

– Мне стыдно… – тихо призналась Зария.

Василиса фыркнула:

– Стыдно? Стыдно было бы, если бы это ты на него поспорила, а не он на тебя. Ладно, хватит стенать. Идем, посмотрим, что на кухне творится. Багой там один хозяйничает. И – сердцем чую – надолго его оставлять нельзя.

О богах, молитвах и желаниях

Шахнал привалился спиной к черной стене и медленно сполз вниз. Боги… в груди разливалась пустота. Что же он натворил? Зачем? Никогда ранее он не искушался, не сомневался, всегда был тверд. Так как же, как с ним могло случиться это? Почему? Почему?!

Тело била дрожь, ноги налились тяжестью, в голове гудело.

Скоро о случившемся станет известно всем, и что тогда?

Мужчина глухо застонал и несколько раз ударился затылком о стену, надеясь, что боль вернет ясность мысли. Увы.

Но он ведь не был виноват, он не хотел этого, он… ошибся.

– Не отвечает? – полный почтения негромкий голос отвлек Шахнала от сосредоточенной молитвы. Однако мужчина не повернул головы. Закончил священнодействие и лишь после этого неторопливо поднялся с колен.

В выпуклых пузатых боках Чаши Откровений отражалось мерцание свечей и искаженный силуэт молодой послушницы, которая стояла у подножия лестницы и, запрокинув голову, смотрела на жреца. Совсем еще девочка. Облаченная в черное бесформенное одеяние, скрывающее малейшее очарование юного тела, с волосами, упрятанными под черное же покрывало, схваченное на лбу широкой красной лентой.

Мариоса приняла обет служения всего полгода назад, однако уже сейчас являла все задатки ревностной служительницы богов, была примерной молельницей и постницей. Однако девчоночье любопытство и свойственную своему возрасту непосредственность смирять еще не научилась. Впрочем, Шахнал был для нее почти что божеством, и девчушка жадно ловила каждое его слово, старалась угодить, услужить.

Он от нее уставал.

Щебетала как сорока, суетилась без пользы, одолевала болтовней и вопросами. Впрочем, пост, смирение и кротость рано или поздно сделают свое дело по укреплению плоти и сосредоточению рассудка. А пока приходилось терпеть. Вот и сейчас девчонка увязалась за жрецом, ожидая ответа.

– Молчит? – вновь спросила она, поспешно кланяясь отцу и касаясь поцелуем полы его одеяния.

– Молчит, – ответил тот, коснувшись перстом ее лба и тем самым благословляя. – Странно это все.

Жрец направился к выходу из храма.