Перед половодьем

Но дело сделано, остается махнуть рукой.

В душе горькое отчаяние: всего, всего он перепробует — и яблок, и брусники, и малинового варенья!..

Преступный замысел приводится в исполнение: банка с малиновым вареньем развязана, а указательный палец ныряет в тягучую массу, вылавливая самые крупные, самые сладкие ягодки.

За малиновым развязывается красносмородиновое, за красносмородиновым баночка с поленикой, а за поленикой морошка и яблочный сироп.

Сладко, ох, как сладко, — но для души жгучий яд! Разрывается сердце от горести.

Однако, колесо, пущенное с горы, катится: маленький человек уже сидит на мешке с картофелем, печально прижимая к груди узкогорлую бутыль с клюквенным квасом и раздумывая, как откупорить неизведанный напиток.

Тужится, кряхтит, вытаскивая глубоко всаженную пробку, но ничего не выходит. Вдруг, треск, гулкое хлопанье, в потолок — жестокий удар, а в лицо — вспененные брызги; откупорившаяся бутыль выпадает из рук трепещущего мальчика и катится по белым половицам некрашеного пола.

Все погибло: — у этих бутылок гневные сердца; как бы не вздумали они заговорить все разом и уничтожить пробками грешника, берущего потихоньку запретное!

…Разверзается желтая пасть — дверь, обитая желтой клеенкой, — показывается лицо Черного Мужчины:

— Ты что тут делаешь, разбойник?.. А… бутылка…

И радуется своей силе:

— Василида!

Еще громче:

— Ва-си-лидушка!.. Принеси-ка веник.

Холоден, замкнут и торжествующ.

…Берет маленького человека за ухо, тащит через комнаты в жарко натопленную кухню. Мальчик плачет и упирается.

В кухне красная, коротконогая тетушка скоблит чешую с большой рыбы, лежащей на белом столе. Дрова под плитой весело потрескивают, а кот-Васька мяучит и, став на дыбы, точит коготки о ножку стула.

Но мальчик видит лишь белесый пузырь, валяющийся посредине кухни. Гадкий, скверный… Не наступить бы!

И, плача, силится высвободить ухо:

— Ой-о-ой!.. злюка…

В глазах отца перебегают еле заметные искорки.

— Василидушка! Веник дай. Ну-ка!

Красная тетушка подает отцу ссохшийся веник, листья которого шуршат и осыпаются. Корявое лицо бабы передернуто гримасой ужаса: с какою бы радостью она заменила своим деревенским телом слабенькое тельце ребенка!

— Я тебя, баловник! Спусти штаны, живо!..

Отец отпускает розовое ухо сына и выдергивает из веника длинные, хлесткие лозины.

Василидушка всхлипывает, утирая слезы концами синего головного платка, который делает ее похожей на ветхую покосившуюся избу с соломенной кровлей, потемневшей от осеннего дождика.

— Спусти штаны, тебе говорят. Н-ну!

Маленький человек повинуется и рыдает по смутному предчувствию, у бабушки его не секли. Что хочет делать с ним Синяя Борода? Какие пытки готовятся?.. И зачем понадобилось обнажать дрожащее тельце?

Отец сжимает шею мальчика коленами: сукно брюк шершаво, кожица нежна, а белокурая, рыдающая головка бледнее снега.

Три прута — голый, с сухим листком на верхушке, а один с маленьким сучочком на боку, — взвились и пребольно ужалили.

— Папочка!.. миленький, не буду больше, не буду… О-о-ой!

Но три прута — опять и опять: неслыханная мука и унижение.

…И уже нет слов — одни вопли, режущие сердце красной Василидушки.

Белое тельце вздрагивает, а ноги колотят стоптанными носками башмаков по полу, — так легче.

Крики усиливаются.

Краснолицая Василидушка ожесточенно бросает на стол нож, которым чистила рыбу, и брякается на пол:

— Баринушка, миленький! Не лютуй, сердца в тебе нет, небось, дитятко родное…

Ловит неуклюжими пальцами сапоги Черного Мужчины, чтобы поцеловать.

Из-под русской печки вылезает с глухим рычанием рыжая собака.

Но истязание уже кончено — три прута брошены в помойное ведро.

Поруганное тело ноет.

— И шалить буду, и потихоньку брать буду и всегда говорить неправду… — думает мальчик, теряя сознание.

Воцаряется тишина.

— Степан!.. Что это значит?.. Очнись, очнись, Витенька! — на мгновение разбивает тишину голос матери.

Слышен плач…

Вероятно, ее пальцы теперь сделались еще длиннее.

— Никогда не буду брать потихоньку, — думает мальчик: — пришла настоящая мамочка.

И опять теряет сознание.

Маленького человека переносят в детскую, на кровать.

5

Открывается царство неизмеримого.

Руки, маленькие детские руки, то вытягиваются далеко-далеко, до пределов отдаленнейших звезд, то втягиваются обратно, вглубь воспаленного тела. Белокурая же головка то вроде горы, палимой знойными лучами, то меньше незаметной песчинки.

Изнывает душа — тяжело бесконечно растянутыми пальцами ловить черную, неподвижную точку, но еще мучительнее двумя паутинками цепляться за каменные глыбы, тщетно стараясь сорвать их с места и закинуть далеко-далеко, в высокое, жаркое небо.

Подушка набита красными углями, а глаза — две железные гири…

— Оставь!.. Оставь меня… Больно, ой!

Рыжий пес вылезает из-под печки и рычит:

— От-то, вражий сын… А как кличут?

— Витею.

— Я тебя, люблю, Витенька, и не кусаюсь.

Откуда ни возьмись, зеленый охотник… Штаны красны, посапывает сизым носом, а на зеленой шляпе колеблется лебяжье перо. На стул усаживается и усы покручивает, вытянув ноги со звонкими шпорами:

— А стащи-ка, хозяин, сапоги мои длинные.