Пение птиц в положении лёжа

Идёт юноша. Худенький такой. Летящая, слегка вразвалочку походка. Стремительность, порыв. Свой человек, сразу видно. Свободный любитель свободных приключений. Сам себе песня. Кудрявый такой, кудри до плеч. Абсолютно седые кудри. Кожа желтоватая. Лёгкая сеть морщин. И походка — лёгкая, молодёжная. Джинсы, курточка лёгкая. Бежит, что-то насвистывает, на девушек посматривает многозначительно. Девушки, какие ему нравятся, — всё те же. Незаметно подменились новыми. И он — подменился. Но не заметил. Не очень это до него дошло. Наверное, удивляется, отчего кое-что другое.

Я подумала, что лет через 10 буду, как он. Летящая походка. Лёгкая сеть морщинок. Абсолютно седые кудри. Вглядывание в статных сочных жеребцов лет тридцати. С красными лоснящимися губами среди молодой шелковистой щетинки. Интерес к любимому типажу и любимому возрасту. И, наверное, тоже буду ощущать лёгкий дискомфорт.

О различиях

Старый минетчик — это не то же самое, что старый попутчик. Старый комитетчик — это не то же самое, что старый минетчик. Старый лётчик — это не комитетчик. Рождённый вползать взлетать не может. А старый космонавт — это вообще совсем, совсем далеко от состарившегося лётчика. Между ними пропасть, как и между предыдущими персонажами сравнений. И разница между ними — один летает, другой от полёта рыгает, один ползает сам, другой даёт вползти товарищу. Так же различаются пулемётчица и минетчица, миномётчица и аппаратчица, гладильщица и вязальщица, аспирантка и божья коровка. Все они различаются. Можно приветствовать эти различия.

О катании на лошади

— Хочешь покататься на лошади? Садись.

Колхозник Пётр, пожилой корявый мужчина с удивительным, кирпичным, покрытым бороздами лицом, будто по нему трактор пахал, подсаживает меня, пятнадцатилетнюю, худосочную и серого какого-то цвета, больно и грубо, за молодую девичью ляжку. Я на коне.

Незабываемые ощущения. Высоко. Седла нет — одна скользкая, круглая спина, как выгнутое крупное бревно между моими ногами. Боже, да это живая спина! Воняет конским потом. Тёплая. Чувствуется шевеление конского мяса под конской кожей. Я сижу на живом животном, которое что-то испытывает по поводу моего живого задка, взгромоздившегося на него. У меня есть вес. Я тяжёлая. Не тяжело ли бедной лошадке?

Бедная лошадка неожиданно резво и быстро устремляется куда-то, по одному ей известному маршруту.

— За поводья держись! — успевает крикнуть колхозник Пётр. В его голосе слышны насмешка и пренебрежение. Он уходит куда-то, наверно опохмеляться. В колхозе все взрослые мужчины имеют кирпично-корявые лица, от них всегда разит перегаром и луком, и они или уже выпимши, или идут опохмеляться.

Я успеваю уцепиться за поводья. Лошадь не слушается меня, скачет довольно быстрым шагом, неприятно переваливаясь подо мной, отчего я, сгорбленная вся какая-то, съезжаю то на один бок, то на другой. Намерения лошади не ясны мне. Конечная цель маршрута — тоже. Но у неё явно есть какой-то план передвижения. Колхозник Пётр ретировался, спросить совета мне не у кого. Все инструкции по поводу того, как следует управлять лошадью, не срабатывают. Я зло тяну правый повод — лошадь ещё злее наклоняет голову вниз, хотя ей, наверно, больно из-за железных хреновин в зубах, называемых, кажется, удилами. О, эти удила вызывают во мне живой отклик, во мне, кривозубке, несколько лет носившей скобку на зубах.

Лошадь не слушается меня и сама выбирает путь — вовсе не по дороге, по которой я собиралась «скакать на лошади» туда-сюда, «красиво держась в седле». Лошадь неожиданно для меня скачет вниз, к балке, в сторону зарослей кустов. Моё сползание то направо, то налево, которое казалось мне верхом неудобств, сменяется подбрасыванием на каждом скаку лошадиных ног. Меня подбрасывает ежесекундно, высотой до десяти сантиметров, я грузно приземляюсь на живую спину четвероногого друга, испытывая ощутимый шлепок и удар по заднему месту. Одновременно меня мучает стыд. Мне стыдно перед лошадкой — стыдно делать ей больно по спине своим задом, который безвольно, как раскисший гриб, плюхается ей по спине. Я пытаюсь натянуть поводья, лошади больно, она задирает голову, но упрямо несётся к кустам.

Мы врезаемся в кустарник, лошадь пригибает голову, низко пригибает, образуя живую катальную горку. Я съезжаю ей на шею. Прыгаю на её шее при каждом её подскакивании. Я с ужасом думаю, что сейчас ей переломлю один из её шейных позвонков.

Густота веток становится столь плотной, что я уже не в силах победить их сплетение. Я, в позе впереди ногами, беспомощно оказываюсь охваченной лабиринтом ветвей со всех сторон. Ещё мгновение — и лошадь преспокойно выезжает из-под меня. Я зависла в сцеплении веток, подобно огромной птице.

Лошадь уже впереди. Она остановилась, помахивает хвостом и как ни в чём не бывало щиплет траву. Я с ужасом смотрю вниз — довольно высоко! А самое главное — я прочно запуталась, ветки оплели меня всю, как лилипутские верёвки Гулливера. Я слабым голосом зову Петра, чувствуя, что не стоит рассчитывать на его помощь, — он, наверное, уже вне зоны досягаемости моего голоса.