Пение птиц в положении лёжа

Я стояла напротив Эрмитажа. Светофор не работал, или его вовсе не было. Машины шли бесконечным сплошным потоком, не притормаживая. На нашей стороне собралась уже целая толпа жаждущих перейти улицу. В том числе группа японцев. Человек пять. Все одинаково строго одетые — в тёмных костюмах, белых рубашках, с галстуками. Их лица, и без того окаменелые, приобрели ещё более окаменелое выражение. Им хотелось в Эрмитаж, но окружающая дикость вызывала в них омерзение. Я стояла, поджав хвост, тоже с ненавистью глядя на мчащийся мимо поток машин, было стыдно за грязные туалеты, рушащийся асфальт и всё остальное, что потрясает окружающий цивилизованный мир. Да, это были сложные чувства.

Один японец был чем-то неуловимо похож на начальника — он был постарше и каменистее. Вдруг что-то дрогнуло в лице одного японца помоложе. Как будто последняя капля презрения. Он сделал шаг вперёд — прямо в поток машин — и спокойной размеренной походкой пошёл через дорогу. Наверное, с таким лицом самураи делали себе харакири. Машины визжали, притормаживая, сигналили, водители матерились. Но не уступить не могли. Так и прошёл он сквозь весь строй — рядов 6.

У японского начальника в лице сверкнула тень лёгкой досады и, одновременно, тень лёгкого удовольствия. Вскоре в потоке появился пробел, и мы все смогли перейти улицу. На другой стороне ждал свою группу не сумевший сдержать ярость и раздражение японец. Лицо у него было каменное, но как бы чуть более бледное и чуть более благородное, чем до перехода.

Об отличии простолюдина от благородного

На благородных и простолюдинов люди делятся независимо от эпохи, общественного строя, страны, местности, пола и семейного происхождения. В одной семье от одних родителей могут родиться братья — один простолюдин, другой — аристократ. Аристократ может родиться в глухой деревне от простых крестьян, может родиться он в перенаселённом Китае или в русской избе без удобств и электричества. Он может всю жизнь работать чернорабочим. Но что-то отличает его от простых людей. И наоборот. Простолюдин может отрастить интеллигентскую бородку. Девушка-простолюдинка может казаться элегантной, подтянутой, иметь тонкие черты лица. Но всё что-то не то. Истинного ценителя не проведёшь — ни слава, ни деньги, ни красота не могут спасти простолюдина от разоблачения.

Есть особые признаки, отличающие простолюдина от благородного. У простолюдина нарушены тактильные и все другие ощущения. У него грубая, менее развитая чувствительность. Нет тонкости чувствующего аппарата. А это всё. Это конец. Это невозможно развить, если не было этого изначально. Ум можно развить. А чувствительность — нет.

Он из тысячи предложенных вариантов, даже при наличии денег, выберет пошлые ткани и пошлую обувь. Подберёт грубую гамму для одежды своих детей. Простолюдин неприхотлив в еде. Из продуктов именно он предпочтёт дешёвый маргарин и мороженое из красителей и ароматизаторов. Он не в силах отличить натуральные продукты. Простолюдина всё что-то пригибает к земле. Робость какая-то рабская. Страх перед теменью вокруг. Отсутствие любопытства. Склонность к дешёвому, бесплатному труду. Зато простолюдины легче создают семьи и терпеливее несут семейное бремя. Хотя у простолюдинов хуже с дружбой. Простолюдины любят собираться в гигантские толпы и стаи, сплачиваться в массы. Они — плодородная почва для семян рекламы и благодарная публика для эстрадных певцов. Аристократы сторонятся слипшихся в толпу и стараются отличаться от её повадок и обычаев. Редко, но бывают взаимопереходы.

О зебре

Я вдруг подумала, что в зебре что-то есть. Вечно зарешеченная. Как сама себе тюрьма. Символ тюрьмоношения. Вечно в арестантском халате. Который может снять только смерть. Понятное, близкое сердцу животное. Как человек, который сам себе тюрьма. Куда бы не ездил, среди каких красот бы не пребывал, какими бы деньгами не располагал — никуда из своей клетки не вырваться. Никак не расстаться с одиночеством, безумием, грустью, зависимостью от чего-то извне. Зависимостью от какой-то искры, энергии, огня, которого нет внутри и неоткуда его раздуть. Как не хорохорься, но вонзаешься лбом в непрошибаемую стену, за которую ответственности не несёшь — вонзаешься лбом в волю Другого. Всюду встречаешь самого себя — как тело бледное, и свои нехотения и хотения без ответа — как решётку толстую. Жизнь — тюрьма. И все мы в ней заключённые. Даже те, кто думает, что им досталась участь тюремщиков.

Об умении радоваться жизни

Олиной мамаше стало плохо. Так плохо, как никогда в жизни. Сидит, еле дышит, челюсть нижняя отвисла, глаза помутнели. То ли давление, то ли сердце. Оля говорит: «Приляг. Может, врача вызвать?» Та отвечает, ласточка ласковая: «Ничего. Скоро сдохну. Нарадуешься».

Через два дня матери полегчало. Оля говорит:

— Сколько жизни тебе осталось? Ты же не вечная. У тебя 10 тысяч на книжке. Расслабься, доставь себе удовольствие! Съезди в Италию. В Прагу на Рождество. Зачем себе во всём отказывать? Хоть раз в жизни — порадуйся, повеселись. Ты же никогда за границей не была.