Пейпус-Озеро

– Только не в моем присутствии… Увольте, увольте… И не здесь и не сейчас… – замахал руками генерал и затряс головой как паралитик. – Слушайте, поручик, поручик!

Но… за всколыхнувшейся портьерой раздался серебристый лай Мимишки. Генерал поднялся и, растирая отсиженную ногу, болезненно закултыхал по опустевшей комнате.

– Можно? – остановился поручик на пороге будуара. Баронесса сидела против венецианского, в серебре, зеркала, спиной к поручику Баранову и освежала пуховкой свое сразу осевшее лицо. Сбоку от нее нахохлившимся индюком стоял Белявский. Он левую руку заложил в карман, а правой округло жестикулировал и, захлебываясь, что-то невнятно бормотал. – Можно?

Баронесса пружинно встала и так быстро повернулась, что ниспадающие до полу шелковые ленты ее платья взвились и хлестнули воздух. Она крепко оперлась локтем о старинную с бесчисленными ящичками шифоньерку, запрокинула навстречу поручику голову: – Ну-с? – и закусила дрогнувшие губы. Глаза Белявского метнулись от нее к нему. Он вынул платок и осторожными прикосновениями, словно боясь размазать пудру, стал вытирать свой вдруг вспотевший лоб.

– Извините, баронесса, – начал поручик ровным голосом, силясь казаться спокойным. – Вы изволили в своем любезном письме поставить мне ультиматум: или – или.

Баронесса закусила губы крепче, и глаза ее округлились страхом, как будто над ее головой взмахнул топор. Белявский бессильно опустился на ковровый пуф, в его руке дрожал золотой портсигар с баронской короной.

– Спокойствие, баронесса, не волнуйтесь, – изысканно-вежливо поклонившись, сказал поручик. – Я буду лаконичен. Мне вас жаль, баронесса. И только поэтому, пользуясь правом нашей прежней дружбы с вами, я считаю долгом заявить, что сей человек – подлец.

Баронесса враз опустила, вскинула руки, скомкала и разорвала платок.

Мимишка, злобно тявкнув, бросилась на трюмо, где отразился вскочивший и бестолково замахавший руками Белявский.

– Как? Что? Вы ответите! Ответите! – выкрикивал он заячьим, трусливым визгом.

– Да, отвечу, – спокойно сказал Баранов, однако его подбородок стал тверд и прям, а рот скривился. – Если б не было здесь дамы, я немедленно ответил бы вам пощечиной. Во всяком случае, эксротмистр, я в любой час дня и ночи к вашим услугам, – поручик сделал полупоклон. – Предупреждаю, что если до завтрашнего вечера не последует с вашей стороны вызова – я вас убью. Честь имею кланяться, баронесса.

– Интриган! Неуч! Грубиян! – прерывая его речь, топала баронесса стройной, в шелковой паутине, ножкой, и…

– Господа, господа… Что это значит?.. Ая-я-й… – наконец прикултыхал и генерал, еле волоча отсиженную ногу.

– Честь имею кланяться, ваше превосходительство, – щелкнул шпорами поручик. – Конфликт улажен и… в вашем отсутствии.

Глава 16. Белое видение.

К Николаю Реброву пришел Трофим Егоров, они вместе отправились отыскивать возницу-эстонца, чтоб условиться с ним о дне побега. Егоров очень обрадовался, что поручик Баранов бежит с ними. – Это такой человек! Такой человек! Этот выведет. – Они зашли, как их учили, в мелочную лавчонку, помещавшуюся возле какого-то средней руки фольварка, и наказали рыжему лавочнику, чтоб он уведомил возницу.

– Сколько народ?

– Девять.

– Надо два подвода… Ладно, скажу. Через три дня в ночь… Какая день? Суббот.

Николай Ребров расстался с Егоровым и пошел навсегда проститься с Марией Яновной. Как-то она живет? Иногда воспоминания о ней меркли, заслонялись повседневным сором и служебными заботами, но чувство благодарности за спасение его жизни и весь ее милый, пленивший юношу облик, крепко вросли в его сердце. Чем ближе подходил он к заветному дому, тем неотвязчивей впивалась в мозг давно отзвучавшая бредовая фраза: «Дмитрий Панфилыч помер». Жив или помер, жив или помер?.. А вдруг… – Николай Ребров несмело потянул скобку двери.

– Коля! Милый! Почему ты так долго был прочь?! Отец, гляди кто пришел! – сорвала с груди фартук, бросилась к нему на шею растрепанная, раскрасневшаяся у плиты Мария Яновна.

И юноше вдруг стало так тепло и радостно у родной груди.

– Ого-гогого – вылез, загоготал, смеясь, старик. – Троф пилить? Давай-давай… – тоже обнял юношу, поцеловал и укорчиво закачал длинноволосой головой. – Эх, дурак, дурак… Такой девка упускал.

– А как, Дмитрий Панфилыч здоров? – и юноша затаил дыханье.

Старик сердито, безнадежно махнул рукой. Мария Яновна сказала:

– Умер.

Юноша отпрянул прочь:

– Как! Неужели? Царство небесное… Когда?

– Жив, – сказала она печально. – К сожалению – жив… Но для меня, для мой сердца – он мертвый… – и вновь засмеялась звонким, чистым смехом. – Ну, как я рада. Садись, говори… Николай, милый! Ах, что же я такая неодетая!.. – и она быстро скрылась за перегородкой.

Николай заметил, как она перекрестилась на-ходу и что-то зашептала, должно быть, молитву.

– Ничего, ничего… как это… – старик, попыхивая трубкой, накинул шубу и – к выходу. – Ничего… Одеваться пошел Мария. Ничего. Ладно… А я в лавку, – подмигнул он и захлопнул за собой дверь.