Печорин и наше время

Вот как они встретились:

«— Вера! — вскрикнул я невольно.

Она вздрогнула и побледнела.

— Я знала, что вы здесь, — сказала она. Я сел возле нее и взял ее за руку. Давно забытый трепет пробежал по моим жилам при звуке этого милого голоса; она посмотрела мне в глаза своими глубокими и спокойными глазами; в них выра­жалась недоверчивость и что-то похожее на упрек».

Княжну Мери Печорин описывает подробно: платье, косын­ка, ботинки, ножка, походка, глаза, ресницы — он все заме­чает. Веру он не описывает — мы имеем представление о ней только из короткого рассказа Вернера. Печорину неважно, какое на ней платье, какие ботинки; из ее внешности он вспо­минает только одну деталь: родинка на щеке. Все остальное: милый голос, глубокие и спокойные глаза — не детали порт­рета, а восприятие любящего человека. У женщины, которую любят, всегда милый голос и глубокие глаза.

Белинский в статье о «Герое нашего времени» пишет, что в романе «всех слабее обрисованы лица женщин, потому что на них-то особенно отразилась субъективность взгляда автора. Лицо Веры особенно неуловимо и неопределенно». Это очень точное наблюдение: читатель вынужден разделять отношение Печорина — он ничего не знает о Вере, кроме того, что это «единственная женщина в мире», которую Печорин «не в силах был бы обмануть».

За что мы все-таки его любим? Почему безусловно пред­почитаем не только Грушннцкому, но даже Максиму Макси- мычу? Вероятно, у каждого есть свои ответ на этот вопрос — и, может быть, не один. Среди многих моих ответов есть такой: за Веру. За то, что он способен — при всем мучительстве — на минуты хотя бы той полной душевной отдачи, которая, наверно, и называется любовью.

Он не замечает, какое у нее платье, не описывает ее боти­нок и щиколоток; но все, что происходит в ее душе, он видит и чувствует мгновенно: в глазах «выражалась недоверчивость», «щеки ее запылали», «я взглянул на нее и испугался; се лицо выражало глубокое отчаяние, на глазах сверкали слезы» (кур­сив мои.— Я. Д.). Печорин испугался не за себя. Вот что с ним произошло. И сразу, как это всегда с ним бывает, испугал­ся еще раз, уже за себя; не слишком ли он позволил естествен­ным человеческим чувствам овладеть собою?

После разговора с Верой — одного «нз тех разговоров, которые на бумаге не имеют смысла, которых повторить нельзя и нельзя даже запомнить: значение звуков заменяет и дополняет значение слов, как в итальяпской опере»,— после та­кого разговора Печорин радуется, что Вера просила его «по­знакомиться с Литовскими и волочиться за княжной, чтоб отвлечь от нес внимание», радуется, что его «планы нимало не расстроились» и ему «будет весело»!

Как понять эту способность совмещать громадное и мелкое, испытывать одновременно побуждения высокие и низкие, тратить себя на недостойное и мечтать о значительном — все время с оглядкой, пугаясь самого себя?

«Да, я уже прошел тот период жизни душевной, когда ищут только счастия, когда сердце чувствует необходимость любить сильно и страстно кого-нибудь,— теперь я только хочу быть любимым, и то очень немногими; даже мне кажется, одной постоянной привязанности мне было бы довольно: жалкая при­вычка сердца!..» (курсив мой,— //. //.).

В этом признании опять все противоречиво, и опять Печо­рин пугается самого себя. «Необходимость любить... кого-ни­будь» он отвергает; бедная княжна Мери — знала бы она об этом! Но Вера знает, вероятно. Знает также и то, что, не желая или думая, что не желает, любить, он хочет быть любимым,— эту естественную потребность человеческого сердца он назы­вает «жалкой привычкой»; он сам себя старательно уговаривает, убеждает, что можно жить в полном внутреннем одино­честве, и тут же проговаривается: «...даже... одной постоянной привязанности мне было бы довольно...». Чьей привязан­ности? Может быть, сейчас он еще до конца не понимает, чьей. Поймет — в конце повести.

Рассуждения Печорина о женщинах, над которыми он всегда приобретал «непобедимую власть», кажутся нам очень серьез­ными, пока мы молоды. Нам представляется, что в этих рас­суждениях скрыта вечная тайна сильного мужского характера, но, когда становишься старше, начинаешь видеть в этих рас­суждениях как раз очень молодое восприятие жизни — бра­ваду перед самим собой: «я никогда», «я всегда», «я точно не люблю женщин с характером» — в молодости очень хочется выводить законы и отыскивать абсолютные истины, а па самом- то деле в человеческих отношениях и чувствах никаких общих законов нет — и сам Печорин, сколько бы ни изучал себя, так до конца не может в себе самом разобраться.

Одно только он знает mppnn- Rnpy "" "" ""г бм обмануть. «иргмпуиияинп р__ней останется неприкосновенным...».