Печорин и наше время

Может быть, Лермонтов и на самом деле вспоминал жен­щину, которую любил долго и несчастливо, когда писал о Вере. Но... я всегда спрашиваю себя: какое это имеет значение? Была ли прототипом Татьяны Лариной одна из сестер Осиновых или другая девушка — для меня она все равно Татьяна Ларина и больше никто. От того что у Варвары Александровны Лопу­хиной была родинка на лбу и старый муж, а у Веры из «Героя нашего времени» — родинка на щеке и старый муж, для меня ровно ничего не меняется в романе. Я больше, чем всем пи­сателям, верю в этом вопросе Гоголю, который признался, что вложил себя во всех своих героев — даже, может быть, в Коробочку...

Это не значит, что Гоголь был плохой человек. Это значит, что он умел думать и чувствовать за всех; соединяя в себе, в сердце своем людей, которых любил и ненавидел.

Прототипы героев Лермонтова мне не интересны. Готова согласиться, что это мой недостаток; но люди из книг иначе ин- терссны мне, чем люди из жизни: просто потому, что люди из жизни не умеют да и не хотят, что вполне закономерно, откры­вать мне свои души так, как это делает писатель за людей из книг. Встретившись в ж и з и и с таким человеком, как Пьер Безухов, или Печорин, или чеховский Гуров, я бы не узнала о них ничего подобного тому, что рассказали мне Толстой, Лер­монтов и Чехов — рассказали не для пустого интереса, а чтобы я в с е б е искала и нашла что-то важное мне и нужное другим людям.

Очень трудно объяснить, зачем каждому из нас нужна ли­тература; вероятно, каждому иначе, по-своему. Мне — для того чтобы учиться понимать людей. И еще — если осмелиться ска­зать, не боясь упреков в сентиментальности,— для того, чтобы всю жизнь учиться людей любить. Наверное, больше всего для этого.

Отыскивая людей, с которых Лермонтов писал своих ге­роев, современники находили в докторе Вернере врача Николая Васильевича Майера, много лет с лужившего на Кавказе. Види­мо, в этом случае прототип действительно иеоснорим — Лермон­тов описывал именно Майера. Псщтрет Вернера — маленького некрасивого человека, всегда со вкусом и опрятно одетого, постоянно в черное,— вполне совпадает с норгЮТШ НРКТ"Р^Я Майера. И то, что «завистливые водяные медики распустили слух, будто он рисует карикатуры на своих больных,— больные взбеленились, почти все ему отказали», — это тоже было с док­тором Майером. Мало того, известно, что Майер узнал себя в докторе Вернере и обиделся на Лермонтова, назвал его в письме к одному из своих друзей «ничтожным человеком» и даже «ничтожным талантом», l^ce это говорит только о том, что реальный человек, доктор Майер, был не так умен, как считали его приятели, в том числе Лермонтов. Но доктору Вернеру это в моих глазах ничего не прибавляет и не убавляет. Потому что доктор Вернер — сам по себе; с того часа, как Лермонтов напи­сал о нем своим небрежным почерком нерадивого ученика, он стал существовать отдельно от каких бы то ни было про­тотипов.

Если о Грушницком с первых слов Печорин говорил пренебрежительно, не скрывая неприязни, то о Вернере — с первых слов с уважением: «человек замечательный по многим причинам». Что же такое для Печорина — «человек замеча­тельный»? «Он скептик и матерьялнст... а вместе с этим поэт... хотя в жизнь свою не написал двух стихов. Он изучал все живые струны сердца человеческого... но никогда не умел он вос­пользоваться своим знанием...»

Скептик — то есть человек, во всем сомневающийся; ма- терьялнет — видимо, здесь это значит не только «сторонник материалистической философии», но и практический, деловой человек; и при этом — «поэт на деле всегда и часто на словах». Все это можно сказать и о Печорине. В Всрнере он ценит те качества, которыми обладает — или стремится обладать — сам. Грушиицкому он но прощает сходства с собой, потому что Грушницкий — человек мелкий, подражающий моде. В Вср­нере Печорин ищет сходства с собой, потому что Вериср — яркая, интересная личность. И действительно, у них много общего: недаром Печорин отмечает, что доктор «изучал все живые струны сердца человеческого» — ведь его самого ин­тересуют «слабые струны людей»!

Но в Вернере есть нечто принципиально отличное от Печорина: он — врач, у него есть дело. Каков он в своем деле? «Обыкновенно Вериер исподтишка насмехался над своими больными; но я раз видел, как он плакал над умирающим солдатом...»

Нет ничего удивительного в насмешках «исподтишка» над теми бездельниками, которых Вернеру приходилось лечить па Кавказе; то, что он плакал над умирающим солдатом, вызы­вает к нему уважение и симпатию но только у нас, но и у Пе­чорина.

Вот чем, оказывается, можно привлечь Печорина: «...он плакал над умирающим солдатом... был беден, мечтал о мил­лионах, а для денег не сделал бы лишнего шага; он мне раз гово­рил, что скорее сделает одолжение врагу, чем другу... У него был злой язык...»

Тут все перемешано: доброта и злой язык, гордость и ум, благородство и обостренное самолюбие. Что дорого Печорину в этом человеке? Может быть, его независимость — качество, которым он так дорожит в себе?