Печорин и наше время

Гоголь, как всегда, остро преувеличивает недостатки своего героя: подбородок выступал так далеко вперед, что его можно было заплевать, глазки бегали, как мыши... В портрете Плюшки­на, как и в портрете старухи у Достоевского, автор не говорит о характере героя, но его отношение к этому характеру видно в насмешливом тоне, в этих сравнениях глаз с мышами, материи на халате с юфтыо, какая идет на сапоги.

Как можно сравнивать эти сатирические, насмешливые порт­реты с изображением Печорина, к которому автор относится очень серьезно? Можно сравнивать, потому что речь идет не об оценке героя, а о принципах описания его внешности.

Конечно, каждый из писателей, пришедших в русскую лите­ратуру после Лермонтова, внес в нее свое. Но влияние Лермон­това на каждого из них очевидно.

Мы отвлеклись от Печорина. Пока он сидит, задумавшись, на скамейке, вспомним, как была построена первая повесть ро­мана — «Бэла». Сюжет в ней долго не начинался: путешествен­ники встретились на горной дороге; мы прочли описание этой до­роги, познакомились с природой и людьми Кавказа, выслушали суждения путешественников о природе и людях; только после этого Максим Максимыч начал свой рассказ. Но уж начавшись, сюжет развернулся, как пружина,— в нем была любовь, погоня, выстрелы, кровь... В повести «Максим Максимыч» ничего этого нет. Она, в сущности, бессюжетна: в ней происходят две встречи Максима Максимыча — с Автором и с Печориным, больше ниче­го. Внешних событий мало, зато внутренние напряжены и драма­тичны не менее, чем погоня и выстрелы в «Бэле».

Напряженное ожидание Максима Максимыча наконец разре­шилось: Печорин пришел. Но теперь нет штабс-капитана. А ло­шади уже заложены. Внутреннее напряжение рассказчика (а с ним и читателя) растет — ведь Печорин может так и уехать, не дождавшись Максима Максимыча. Правда, он не торопится. Но знает ли он, что здесь Максим Максимыч? Может быть, слуга за­был ему сказать?

«— Если вы захотите еще немного подождать... то будете иметь удовольствие увидаться с старым приятелем...» — сооб­щает Автор Печорину.

«— Ах, точно! — быстро отвечал он,— мне вчера говорили: но где же он?»

Печорин реагирует так, как нам бы хотелось: «быстро», с восклицанием: «ах!», с вопросом: «где же?» Но ему «вчера гово­рили» — а он вчера не поторопился и сегодня чуть не уехал... Что же все это значит?

«Н обернулся к площади и увидел Максима Максимыча, бегущего что было мочи...»

Как мы помним, Печорин, «закурив сигару, зевнул раза два и сел на скамью», «прямой стан его согнулся», он «был погру­жен в задумчивость, глядя на синие зубцы Кавказа, и, кажется, вовсе не торопился в дорогу» (курсив мой.— //. Д.).

Спокойный, медлительный тон, которым Лермонтов повест­вует о Печорине, сменяется бешено быстрым, задыхающимся ритмом повествования о Максиме Максимыче: он бежал, «что было мочи... едва мог дышать; пот градом катился с лица его; мокрые клочки седых волос... приклеились ко лбу его; колена его дрожали... он хотел кинуться на шею Печорину...».

Прерывистое, учащенное дыхание бегущего взволнованного человека слышно в описании Максима Максимыча так же неос­поримо, как в «Бэле» мы слышали страстную речь Казбича на его родном языке.

И смзу жебыстрый. бешеный темп сменяется медленным: «...он хотептгтшутьсяна шею Печорину.

хотя с приветливой улыбкой, npm:i ■ - ,■..■■. (курсив "мой.— //. Д.). Два длинных похожих слова: «довольно холод­но» — и замедляющий речь оборот «хотя с приветливой улыб­кой» — и снова длинное протяжное слово «протянул», так непо­хожее на быстрые слова, рисующие Максима Максимыча. Чита­тель на минуту останавливается, как и Максим Максимыч, на­толкнувшись на медленное спокойствие Печорина, и сразу же снова торопится вместе с штабс-капитаном, который «на мину­ту остолбенел, но потом жадно схватил его руку обеими руками: но еще не мог говорить» (курсив мой.— //. Д.).

«Протянул» и «схватил»: какие разные слова, да еще «до­вольно холодно протянул» и «жадно схватил»! Так в одной фра­зе раскрываются обе души: любящая, ждущая, открытая и хо­лодно-равнодушная, замкнутая. /Тещаш

'Странный разговор происходит между Печориным и Макси­мом Максимычем. Если прочесть отдельно, подряд все реплики Печорина (как мы делали это в «Бэле»), вовсе не создастся впе­чатления, что Печорен холоден, неприветлив:

« — Как я рад, дорогой Максим Максимыч. Ну, как вы пожи­ваете? — Еду в Персию — и дальше...— Мне пора, Максим Мак­симыч.—Скучал!. — Да, помню! — Право, мне нечего расска­зывать, дорогой Максим Максимыч... Однако прощайте, мне пора... я спешу... Благодарю, что не забыли...— Ну, полно, полно!., неужели я не тот же?.. Что делать?., всякому своя дорога... Удастся ли еще встретиться — бог знает!..» (курсив мой.- Н. Д.).