Потом господин совещался с охранником, который и диктовал текст «вольной». И что «хороший господин» рисует, и у него с собой тушь, кисти и доска с пергаментами. Сначала «вольную» дали двоим пустынникам, а потом уже ему — Сизарю. Точно такую же. А четвертого, у кого болит рука, хороший господин забрал с собой — лечить.
— Лечить? С собой? — Недоверчиво повторил Расто.
— Все, — выдохнул мальчишка запыхавшись, и кивнул, поражаясь непонятливости дяди — ведь если кто-то болен, его нужно лечить, разве не так? — И было так красиво… пучух-пучух… вспышка сияло так, что глаза больно, когда хороший господин кольцо прикладывал…
— Пучух-пучух? — Повторил Расто и ещё раз поднес пергамент к свету — печать продолжала сиять истинной силой.
Он не понимал решительно ничего.
— И больше ничего господин не сказал?
— Ничего.
— И ничего не потребовал?
— Ничего, — Сизарь удивленно смотрел на дядю.
— Немес ашес… повтори ещё раз дословно, кто где стоял, и кто что сказал…
— Охранник господина стоял сзади и следил за нами — я видел, как он готовил плетения, если кто-то даст деру, но куда нам бежать? — Сизарь удивленно пожал плечами. — И потом господин спрашивал нас по очереди, кто мы и откуда. И, когда черед дошел до меня, я честно сказал, что вор!
Расто закатил глаза вверх и поморщился так, как будто у него заболели зубы.
— И потом я говорю — а зовут меня Сизарь, что со Змеиного переулка, и что я безродный.
— А потом?
— А потом представился «хороший господин»! — Сизарь сверкнул улыбкой на грязном лице.
— И?
— И сказал, что отпускает нас и…
— И как представился этот «господин»? — Рявкнул окончательно выведенный из себя Расто.
— Так и представился, — прижмурился Сизарь. — Правом, данным мне родом, Я-Син из клана Фу, отпускаю вас…Сказал очень красиво и уверенно, — мальчишка развернул плечи, выпятил грудь, и повторил с отчетливым удовольствием. — Я-Син из клана Фу и я — имею Право…
К «Смотрящему по кварталу» они направились через двадцать мгновений, на всякий случай прихватив с собой вещи — жалкие пожитки, если придется тикать быстро, или возникнут «неразрешимые противоречия».
В дом к Смотрящему их пустили сразу. Старик считал дневную выручку и раскладывал награбленное по кучкам — это отправить на сбыт в Ашке, это толкнуть на аукционе на побережье через сезон, это — доля тех, кто потерял кормильца, и кого содержит «общак». Чтобы ни говорили о них, но у них были свои правила и свои понятия о чести.
— Справился? Решил задачку? Ну проходи, проходи… — пригласил его Смотрящий.
Расто недовольно поморщился — уже доложили. Старик первым узнает о происходящем на рынке. И сделал знак Сизарю — ждать здесь.
— Рассказывай, Расто, — Старик смотрел благожелательно, но цепко. — Птичка на хвосте принесла, что клети пусты, хотя тебе ясно было сказано, что за ваши проступки ты потерял право выкупа родича, или тебе не место среди нас? Было сказано? Было. И что я вижу — вы оба здесь, на моем пороге, хотя должны быть где, если сумел выбраться? В одном из караванов куда-нибудь.
Расто ещё раз поморщился.
— Я не нарушал правила, и чту закон, — Ответил Расто. — Я нашел способ решить проблему иначе. И мы завтра вечером покинем город — пришли за разрешением.
— Вот как? — Смотрящий слегка приподнял седую бровь, изумленный наглостью вора. — И куда же отправитесь?
— В Ашке. Сизарь не прижился здесь и не сможет работать, попробую там…
— Ашке не улучшит навыки Сизаря, как не улучшила их и клеть, он — не пригоден, чтобы быть вором, — жестко отрезвил Расто Смотрящий, и добавил. — Единственное, на что годен Сизарь — быть рабом, и тебе запретили выкупать его, или воровать, или взламывать клеть, если хочешь сохранить жизнь или продолжать работать здесь… У общака нет к тебе претензий, Расто, только к Сизарю…
Расто опустил глаза вниз, чтобы спрятать душившую его ненависть.