– Да бросьте вы, Павел, расшаркиваться. Продолжайте лучше про отца Фармазона этого.
– А что тут продолжать-то? Тут и продолжать нечего: мял он сиськи, мял, но по существу-то ему сказать абсолютно и нечего! Все про вечное мне рассказывал, про нечто этакое, невещественное!.. А я ему – давайте, знаете ли, святой отец, без «воды» этой вашей! Вы мне конкретно скажите: что это такое – душа, про которую вы в храме своем прихожанам вещаете? Так он полчаса мне про невещественное и непознаваемое и расписывал, но, кроме как про то, что вечная она, душа то есть, так ничего толком сказать и не смог. А потом еще и про их батюшку брякнул – помер недавно батюшка у них. Я его опять в лоб спрашиваю: каким макаром батюшка умер, если он, батюшка, в смысле, – душа вечная?
– И? – Игорю Сергеевичу разговор опять стал явно интересен.
– А что – «и»? – Павлик широко взмахнул рукой. – Тут он вообще в лужу сел, после вопроса этого моего. Не, говорит, так-то если рассуждать, то оно, конечно, живой, дескать, батюшка-то. А я ему опять: так жив он или помер?!
– А он что? – хозяин кабинета улыбался и вовсю получал от беседы нескрываемое удовольствие.
– Да ничего, – Павлик опять махнул рукой, – снова начал ужом на сковороде елозить. Я уже ему – совсем прямо, как к стене припер, чтобы уж ни в сторону, ни назад. Вон, говорю, похороны у вас – через день на кладбище. Отпеваете, хороните, народ причитает, плачет. И все стоны сплошные: представился-де раб божий. «А кто представился-то, – спрашиваю, – в результате, если живет-то у вас в христианстве душа?» Так он мне, – Павлик аж прыснул, – и заряди в ответ: «Один, – говорит, – помер, человек который. А душа, конечно, вечная»…
– А вы? – Игорь Сергеевич просиял улыбкой и глотнул из бокала.
– Да ему тогда совсем «карачун» пришел, – Павлик снова повеселел. – Я ж его к стене окончательно-то и припер. Кто, спрашиваю, живет-то у вас, отец святой, в итоге – человек или душа эта ваша, вечное не пойми что? А он мне в ответ: оба, говорит, живут. И человек живет, и душа. Один, говорит, помирает, а вторая – вечная! Но тут-то я, конечно, – он немножко смущенно потупился, – постебался над ним всласть. Да и как не стебаться, если у него каша такая в голове! Двое у него живут! – Павлик хмыкнул, – Каким образом живут, спрашивается? Если человек живет, что тогда душа делает? А если душа живет, то человек тогда чем занят? Короче, Игорь Сергеевич, у отца Фармазона фарш в голове сплошной, если разбираться начать. Нету у него ни знаний, ни веры настоящей! Одни концепции сложносочиненные и мертвые, от которых ни ему самому не легче, ни пастве его. Я вам его потому в пример и привел, когда о концепциях бесполезных говорил, пусть и нарядных, на первый взгляд, и жизнеутверждающих.
– Ну ладно, отец Фармазон ваш – понятно, – хозяин кабинета улыбаться не переставал, но и отступаться тоже не собирался, – Хорошо-хорошо, не ваш он, отец этот. А вы тогда как себя определяете? Если душа вас не устраивает?
– Тайна, – Павлик кинул взгляд за спину Игоря Сергеевича на картину неизвестного художника, – Тайна и есть, одним словом. Ни определить, ни ярлык навесить… По-другому и не скажешь…
– Разницы, честно говоря, не вижу. Отец Фармазон про душу ничего сказать не смог, так и вы про тайну вашу ничего толком объяснить не можете? Разница-то в чем, не улавливаю?
– А тут не в названии дело и не в определении. Тут вопрос вообще в другом: чувствуете вы себя или нет. Душа там или тайна – это вопрос терминов, согласен. Важно, чувствуете вы эту душу или, если хотите – тайну, или нет. Если чувствуете – вам пофиг, как называется это, а если нет – хоть синхрофазотроном назовите да описание дайте на пятьсот страниц, что толку-то от того?
Игорь Сергеевич смотрел теперь с сомнением.
– А как вы себя чувствуете-то? Тайну эту вашу то есть?
– Никак, – Павлик убежденно помотал головой. – Я ее, тайну то есть, вообще никак не чувствую и не могу, – он улыбнулся. – А вот она – тайна то есть – вполне себе чувствует себя. Временами, конечно, – он нахмурился и снова бросил взгляд на картину, – Временами, Игорь Сергеевич, тайна себя помнит и чувствует. А потом – хлоп! – и опять амнезия. И все – конец тайне, а она опять себя Павликом ощущает. И тут бейся – не бейся, а кроме слова «тайна» уже ничего и не остается. Одни воспоминания смутные, – он искоса посмотрел на собеседника и развел руками.
– Мда… В загадочном мире вы живете! Кришна, Иегова, рептилоиды, еще тайна эта ваша…
Павлик заерзал в кресле и немного подался вперед:
– А вы, как я понимаю, не верите?
Хозяин кабинета добродушно рассмеялся:
– Я – нет. Извините, конечно, если не оправдал надежд ваших, но я – нет. Я себя к прогрессивному человечеству, как принято говорить, отношу: наука, торжество разума и все такое прочее. Разочаровал?
– Да нет, – Павлик мотнул головой, – Я так и думал, в общем. Только у вас, извините, прогресс какой-то странный очень выходит. Как вы выразились…
– Почему – странный? – Игорь Сергеевич недоуменно пожал плечами.