Павлик

– Можно и так сказать, – Павел внезапно помрачнел. – Можно сказать, что Господа. Хотя лично я по-другому бы предпочел выразиться… Как по мне, так это не я Господа вижу, а, скорее, наоборот. Но это нюансы все, детали, если хотите. Тут в терминологии разбираться нужно, чтобы правильно этот вопрос осветить. Но дело ведь не в терминах, не в словах мертвых, а в сути! Если вижу я, что смерти тут нет, значит, вижу. А если не вижу, а слова мертвые за добрыми и посторонними людьми повторяю, так грош цена словам этим. Если не вижу я, значит, не вижу, и рассуждать тогда в принципе не о чем!

Игорь Сергеевич покачал головой и потянулся к бутылке, жидкости в которой оставалось на самом дне. С сомнением посмотрев на остатки «Людовика», он разлил их по бокалам и немедленно отпил из своего.

– Ну так, значит, вы все-таки верующий получаетесь? Раз о таких вещах говорите: бог, бессмертие, апостолы, коринфяне опять же… – мягкая улыбка вновь вернулась на его лицо.

– Да нет же! – Павлик протестующе мотнул головой. – Я знающий. Видящий, если хотите. Тому, кто видит и знает, верить-то ни к чему… Кто не знает – пусть верят, а мне не нужно этого!

Игорь Сергеевич свои удивление с усмешкой опять скрывать перестал:

– Да, удивили вы меня, однако! Сначала – Ницше с рептилоидами, потом – Павел апостол с коринфянами, бог, бессмертие… Слушайте, – он слегка задумался, – а в чем все-таки эта ваша свобода заключается, про которую вы постоянно твердите? Самая главная которая тут у нас, по-вашему мнению. Свобода от смерти, как я понимаю?

– Не, – немного заносчиво усмехнулся Павлик. – Для вас сейчас это странно, конечно, прозвучит, но свобода от смерти – это вообще ерунда полная, если, конечно, вас мое мнение интересует. Свобода от смерти – это только начало. Это как первая ступенька, что ли… Как первый класс в школе… А вот дальше – уже настоящая свобода начинается, и уровней у этой свободы – не счесть.

– Свобода от смерти – ерунда? Сильно!.. – пожав плечами, Игорь Сергеевич откровенно язвительно улыбнулся. – Странные вещи говорите, молодой человек! Мне даже представить сложно, что еще могло бы дороже быть, чем свобода от смерти. Если, конечно, все это правдой бы было…

– Так я вам минуту назад ровно то же самое и сказал, что странно сейчас для вас прозвучит все это. И удивительного тут нет ничего, – Павлик зато улыбался широко и безо всяких колкостей бойко продолжал:

– Но я вас ни в чем убеждать не собираюсь! Нет у меня такой цели. Хотите – на слово поверьте, хотите – при своем мнении останьтесь. Однако тут все именно так и есть, как я вам сейчас говорю. Нету никакой смерти, и поэтому-то я вам сейчас и заявляю, что свобода от смерти – это полная ерунда! Тут ведь вопрос в одном только – в позиции вашей изначальной. Для вас смерть существует – вот вам свобода от нее самым главным достижением-то и видится! А я вижу, что смерти нет, поэтому и говорю: свобода от смерти – это ерунда полная. Тут самое главное – увидеть. Осознать, если хотите, как тут все в действительности устроено. И тогда вам самому все абсолютно понятно станет.

– Слова! – Игорь Сергеевич не спешил расставаться со своим здоровым скепсисом. – Мне кажется, что вы себе концепцию удобную сотворили и теперь на этом фундаменте что-то выстроить пытаетесь. Бог, бессмертие… – он усмехнулся. – Все это оптимистично, конечно, звучит, но на деле – слова просто… Концепции успокаивающие, не более того.

– Я вижу! – Павлик выделил это свое «вижу» голосом, блеском глаз и – для верности еще, наверное, – убежденным кивком. – Я вижу! Вижу, а не концепции красивые и бесполезные строю. С концепциями красивыми и бесполезными пусть такие, как отец Фармазон, живут…

– Отец Фармазон? А это еще кто такой?

– Да это прозвище такое партийное. Чин церковный такой, я уж не знаю, как у них там это официально называется, – Павлик одним глотком допил свою порцию «Людовика». – Они же всех своих сотрудников так называют: святой отец, мол! А какой он святой отец, скажите на милость? Вот у нас к нему эта кликуха, уж извините, и приклеилась – отец Фармазон.

Игорь Сергеевич размял шею, сложил руки «домиком» и изрек задумчиво:

– Час от часу не легче… И что он, отец Фармазон ваш?

– А с чего это он мой? – тут же немного взбудоражился Павлик. – Он не мой вовсе, а свой собственный, вообще-то. Или церковный, если уж рассуждать начать…

Его собеседник с примирительной улыбкой пошел на попятную:

– Да бог бы с ним! И что он, отец Фармазон-то этот?

– Да мы с ним один раз схлестнулись, как раз про бессмертие спич и зашел. Про душу, бога и прочие абстракции. Я его в лоб тогда и спросил: а что это такое – душа? Объясни, говорю, святой отец, мне неразумному! Вот он и начал мне сиськи мять… Ну не мне, конечно, – Павлик чуть смутился и виновато поглядел на Игоря Сергеевича. – Вы меня за жаргон уж извините, – милая же улыбка получалась у него в такие моменты, искренняя, – привык так, не выбирая слов особо.

К Игорю Сергеевичу вернулось его обычное благодушное состояние, он со смехом замахал на юношу руками: