Павел I

Павел увидел в нём качества, особо ценимые у людей военных: самоотречённую исполнительность, абсолютную аккуратность, точное знание норматива и его неукоснительное исполнение, невзирая ни какие желания, настроения и хотения. Это был офицер, которым бы и Фридрих Великий мог гордиться. Ему не надо было ничего повторять, и не надо было контролировать: исполнит всё в срок, как положено. Если же что неясно, то спросит, узнает, а дальше уж, что называется, во весь опор. Поставь на любой пост; будет стоять, хоть до скончания века, и не уйдёт, пока старший его не снимет. Аракчеев стал комендантом Гатчины и возглавил «гатчинское войско».

Аракчеев по приказу Павла примчался в Зимний Дворец в ночь с 5 на 6 ноября 1796 года и предстал перед будущим Императором весь в дорожной грязи; вместе с ним прибыл и отряд гатчинцев, Павел Петрович понимал, что переход власти может быть сопряжен с трудностями; столичные гвардейские части не представлялись надёжными. Павел сделал напутствие Аракчееву, которое тот помнил всю жизнь: «Смотри, Алексей Андреевич, служи мне верно, как и прежде». Тут же был призван Великий князь Александр Павлович, и Павел Петрович, сложив их руки, произнёс: «Будьте друзьями и помогайте мне». Уже 7 ноября 1796 года Аракчеев назначается Петербургским комендантом, а 8 ноября производится в генерал-майоры…

В ту ночь случилось одно маленькое событие, памятью о котором до самой смерти так дорожил Аракчеев. Павлом верному служаке была подарена чистая рубашка — своя была вся в грязи — которая потом много лет хранилась Аракчеевым в особом сафьяновом футляре в имении Аракчеева «Грузино». В ней граф и генерал, согласно предсмертной его воле, был и похоронен через тридцать восемь лет…

Когда стало окончательно ясно, что Екатерина не поправится и часы её жизни сочтены, т. е. с утра 6 ноября, Павел Петрович начал отдавать первые распоряжения. Боль и горечь, копившиеся в душе десятилетиями, и которым он не давал выхода, теперь начали проявляться. Первым это почувствовал князь Фёдор Сергеевич Барятинской (1742–1814), бывший некогда адъютантом Императора Петра III, ставший в июле 1762 года его убийцей. При Екатерине Барятинский процветал: пожалования и награды сыпались на него как из рога изобилия. В 1796 году это был обер-гофмаршал, распоряжавшийся укладом Императорского Двора.

Украшенный орденами, в золочёном маршальском камзоле с бриллиантовыми пуговицами, он обретался во Дворце умирающей благодетельницы, где его и встретил Павел Петрович. Приказ нового повелителя был ясным и окончательным: немедленно убраться из Дворца и из Петербурга и никогда больше в столице не появляться. Это был первый акт «жестокости» и «тирании» Павла Петровича, которым его втихомолку начнут отныне укорять при жизни и громогласно инкриминировать после смерти. Если учитывать, что аристократические фамилии были тесно переплетены родственными узами между собой, то можно сказать, что первые признаки «оппозиции» как раз и проявились уже 6 ноября 1796 года.

Барятинские находились в родстве с князьями Хованскими, графами Головкиными, графами Головиными, князьями Долгорукими, князьями Голицыными. Это был мощный аристократический клан. Если же прибавить к этим «оскорбленным» и клан Орловых — ведь графа Алексея Григорьевича Орлова (1736–1807) «унизили», принудив участвовать в перезахоронении Петра III, в убийстве которого он принимал деятельное участие, — то контингент «возмущённых» дворянских родов будет еще представительней: Ртищевы, Зиновьевы, Лопухины, Безобразовы…

Среди первых назначений Павла было назначение Фёдора Васильевича Ростопчина (1763–1826) генерал-адъютантом и затем производство его в генерал-майоры. Сообщая о своей милости, Павел Петрович произнёс наставление, которое можно воспринимать как форму новой философии власти, которая будет доминировать отныне в высших имперских коридорах: «Знай, что я назначаю тебя генерал-адъютантом, но не таким, что гулять только по Дворцу с тростью, а для того, чтобы правил военною частью». Иными словами, только беззаветная служба Царю и Отечеству будет иметь значение, а не расшаркивание на дворцовых паркетах.

Екатерина II испустила свой последний вздох около десяти вечера б ноября 1796 года, и, как вспоминал очевидец Ф. В. Ростопчин, «слезы и рыдания не простирались далее той комнаты, в которой лежало тело Государыни». За дверями спальни возобладали совсем иные настроения. Когда генерал-прокурор и казначей граф А. Н. Самойлов (1744–1814) вышел из спальни Екатерины в прилегающие комнаты, где ожидала новостей целая толпа царедворцев, и объявил: «Милостивые государи! Императрица Екатерина скончалась, а Государь Павел Петрович изволил взойти на всероссийский Престол», то толпа взорвалась ликованием. Графа чуть не задушили в радостных объятиях. Здесь невольно приходит на ум старое римское изречение: «Sic transit gloria mundi» (так проходит мирская слава). Екатерину искренне оплакивали только несколько фрейлин и верных слуг, все остальные думали уже совсем о другом.