Паук из Башни

— Кладите тело на стол и пристегивайте. Подготовьте список вопросов, все предельно точно и коротко. Долго душа не продержится.

Убрав со стола лишние предметы, л’Румар отошел в сторону и принялся неспешно закатывать рукава.

— Аберлейн, уберите сукно со стола, Себастина, ты знаешь, в каком ящике цепи с кандалами, а вы, господа констебли, выкладывайте нашего свидетеля на столешницу! Быстро!

Сукно убрали, и всеобщему обозрению предстала столешница из твердых пород дерева, вся испещренная глубокими царапинами и покрытая въевшимися темными пятнышками вполне очевидного происхождения. У стола нет ножек, если приглядеться, то эта деревянная громадина, покрытая искусной резьбой, больше походит на алтарь, нежели на стол. На нем даже имеются вмонтированные кольца для установки цепей. Тело выложили на стол, и Себастина с жутковатой сноровистостью надела кандалы на запястья и щиколотки покойника. Констебли молча повиновались, когда я указал им тростью на дверь.

— Что спросим у покойника, Аберлейн?

— Я не знаю, мой тан. У меня нет опыта в общении с мертвецами.

— Это большое упущение, Аберлейн! Следите за мной и учитесь! Мэтр, вы готовы?

Л’Румар пропустил мимо ушей неправильное обращение и приблизился к телу. Его ослабленный галстук повис, а пуговица воротника расстегнута — непозволительная вольность в одежде для благородного тана.

— Начинаю. — Тромгар положил левую руку на холодный белый лоб, а правую на середину груди покойника.

Странно видеть пухлого тэнкриса, готовящегося к чему-то значительному и опасному. Нет, историю всегда вершат харизматичные красивые личности — если они солдаты, и обрюзгшие испорченные толстяки — если они политики. Это, конечно, условность, но я уверен, что историю не творят забавные полные мужчины без амбиций.

Тромгар л’Румар происходит из не особо знатной и не особо богатой семьи. Конечно, все тэнкрисы рождаются и живут, как Первые, величайший вид, в котором даже самый слабый сильнее, чем самые живучие представители других народов. Мы видисты, любой из нас лучше, чем любой из них, такова наша идеологическая аксиома, которую мы, впрочем, никому не навязываем. И все же внутри своего вида мы делимся, и делимся очень строго. Есть таблица знатности, есть таблица богатства, но самая важная из них таблица чистоты крови. Серебряные глаза императорской семьи, сильное древнее семя, передающееся от правителя правителю, — вот хребет нашего вида. Тромгар вышел из обычных тэнкрисов, дворянин по праву рождения, но кто из нас не дворянин! Он прожил бы спокойную благородную жизнь без свершений и славы, если бы не поздно зазвучавший Голос. Долгое время его вообще считали ущербным тэнкрисом, Голос не проявился в детстве, не проявился в отрочестве и позже, пока однажды, на церемонии отпевания своей матери, Тромгар не заставил покойную открыть глаза и заговорить. Голос его повелевал мертвыми, еще одна деталь, не вписывающаяся в образ пухлого тана.

— Он идет, готовьтесь, времени будет немного! — Глаза л’Румара пылали мистической зеленью.

Труп дернулся, потом еще и еще раз, по мертвым мышцам пробежала судорога, и покойник с хрипом выгнулся. Его ногти впились в столешницу, оставляя на ней новые царапины, а изо рта донесся хруст крошащихся зубов. Наконец тело расслабилось, а глаза, полные зеленоватой белизны, слепо уставились в потолок. Сколько бы раз я ни наблюдал за работой л’Румара, не устаю восхищаться.

— Ты знаешь имя своего убийцы? — тихо спросил я, склонившись к уху мертвеца.

— Нет, — прошептал он в ответ.

— Ты знаешь, за что он убил тебя?

— Нет.

— Что ты сделал для него?

— Привез ящик.

— К дому богатого господина в Императорских Садах?

— Да.

— Что было в том ящике?

— Не знаю.

— Как выглядел тот, кто убил тебя?

— Из темноты.

Аберлейн почти смог подавить испуганный вскрик, л’Румар ощутимо вздрогнул, но рук не убрал.

— Что из темноты?

— Он говорил.

— Он скрывался в темноте, и ты не видел его лица?

— Да.

— Что он дал тебе за работу?

— Монеты.

— Где они?

— Под половицей.

— Он уходит, — прохрипел Тромгар л’Румар, обливаясь потом.

— Отпускайте его, тан.

Сородич оторвал руки от трупа, и для покойника словно десятилетия пролетели в одночасье, плоть истлела на глазах, мускулы сползли, кости обратились пылью, только одежда и осталась лежать на столе.

— Себастина, будь так добра, приберись здесь.

— Да, хозяин.

— Единственное, что мне в вас нравится, тан л’Мориа, — устало проговорил Тромгар, шагая к настенной раковине, — вы всегда приводите с собой горничную, чтобы убирать этот беспорядок.