Пароход идет в Яффу и обратно (Рассказы и повесть)

Снова Гордон сидит в кинематографе. Иногда он посещает Вильяма Партриджа. В Армянском квартале живет бедный адвокат-неудачник. Он беден, пишет длинные стихи на библейские темы, сам стирает свое холостяцкое белье, ухаживает за двумя масличными деревьями, растущими на его дворе, ждет случайного заработка. Каждые десять дней Гордон приносит ему в конверте фунт стерлингов. Он прячет эти расходы от жены, экономит на табаке, бритье и другой мелочи.

— Есть новости! — с восторгом восклицает каждый раз адвокат.

Он узнал, что в Лондоне готовится королевская амнистия. Надо сделать так, чтоб Гублер подпал под какой-нибудь пункт.

— Уж я добьюсь, — обещал Партридж.

Он бегает по канцеляриям, добывает справки, подшивает их, снимает копии.

В Иерусалиме — лето. Пусты водоемы, лениво кружится по улицам пыль, жизнь грустна.

Он снова опустился, стал раздражительным, проявляя чрезмерную чувствительность к мелочам и равнодушие ко всем высоким вопросам жизни. Однажды он отправился в резиденцию к губернатору. «Вы хотите видеть сэра Речгильда? — спросил дежурный офицер. — Обратитесь в канцелярию: он не принимает случайных посетителей». Гордон помнил слова Висмонта о правде и неправде и сказал офицеру, что его рекомендовала сэру Речгильду одна дама. «Кто?» — спросил офицер. — «Анна Бензен». — «Не знаю», — сказал офицер и ушел, оставив его в дежурной комнате под наблюдением двух часовых-сикхов. Офицер вернулся через десять минут. Он сдержанно улыбался.

«Стало быть, — спросил он, — вас рекомендовала Анна Бензен?» Гордон кивнул, и тогда улыбка офицера стала менее сдержанной. «Сэр Речгильд просил передать, — сказал он, — что рекомендации указанной особы недостаточно»… То время было самым унизительным в жизни. Гордон стучался во многие двери, и никто его не принимал. В доме Аписа сказали, что он уехал, но сперва узнали фамилию и советовались в другой комнате. Гордон побывал и в Явне, но Илья Шухман не захотел его выслушать. Он вскричал: «Дезертир! Если у тебя хватило наглости приехать к нам в колонию, то у меня хватит смелости сказать тебе: вон! вон из Явне». Висмонт писал часто. Он тоже надеялся на королевскую амнистию.

Кончилось лето, и Гордон, как всегда, сидел в конторке кассы. Было мало посетителей, он скучал и советовался с родственниками жены: не отменить ли сеанс? Стоит ли портить фильм и тратить свет для двадцатикопеечных билетов?..

Буран улегся, сияло солнце, сквозь зимний холод люди чуяли запахи весны. Двадцать четыре человека сошли один за другим с трапа «Декабриста». Хана Гублер увидела сына, когда тот еще был наверху. Она пронзительно завопила и упала на руки стрелка. Вслед за ней закричала визгливым голосом мать матроса.

— Где Герш? Он приехал или мне показалось? Где мое дитя? — восклицала слабым голосом Хана.

Она билась в руках стрелка. Вся пристань беспорядочно шумела и кричала. И в ту минуту я увидел Александра Гордона. Он растерянно оглядывался, медленно спускаясь по трапу. Я узнал его, несмотря на то, что он был неузнаваем. Мой молодой друг носил теперь длинную бородку и роговые очки. Он держал в руках крохотный чемоданчик и был одет в легкое осеннее пальто. На голове — фетровая шляпа.

— Александр! — заорал я. — Александр!

Он заметил меня, рванулся через толпу, но рассерженный стрелок разъединил нас.

— Отойдите, гражданин, — сурово сказал он. — Стыдно! Кричите, как… Вы же не мамаша! Всю выгрузку испортили!..

Но через пять минут мы нашли в толпе друг друга. Мы расцеловались, и я забросал его вопросами.

— Потом, — отвечал он растерянно, — потом. Как ты узнал, что я приеду?

— Потом, — отвечал я растерянно, — потом.

Мы ничего путного не могли сказать друг другу. Я пробормотал:

— Тебе надо снять бороду, Александр.

— Бороду? — сказал он задумчиво.

— Ну да, ты станешь моложе.

— Ты тоже постарел, — сказал он оглядываясь.

Он искал своих спутников. Они пробивались сквозь тесную толпу, сквозь машины, подводы.

— Хорошо, я сниму бороду. Как ты живешь?

Скоро пристань опустела, и Гордон подошел со мной к своим попутчикам. Они стояли у своих чемоданов — черные, бородатые, нездешние люди. Они окружили рослого человека в шубе, представителя Озета, как я узнал после.

— Тише! — кричал рослый человек. — Сейчас будет автобус! Подождите!

— Где Герш Гублер? Покажи мне его, Александр.

— Гублер?.. — рассеянно переспросил Гордон. — Там… Покажу после. Хорошо? Послушай, ты знаешь, что такое Палех?

— Конечно.

— А миниатюры знаешь? Подожди. Не рассказывай. После расскажешь. Подожди.

— А твоя жена?

— Там, — ответил он, показав на море, — она осталась в Палестине.

Мы сели в автобус. Все жадно смотрели через оттаявшие окна, толкали друг друга.

— Это Карл Маркс? Да?

— Здесь же стояла Екатерина…

— Сабанеев мост! Смотрите, Сабанеев мост! Вот тут жил персидский шах…

Многие узнавали улицы и дома, где родились, жили, учились. Увидели шествие детей с барабаном — удивились. Увидели статую Ленина в нише бывшей Биржи, красный флаг над зданием, где была синагога Бродского. Все время удивлялись, толкая друг друга, что-то кричали, вспоминали.