Пароход идет в Яффу и обратно (Рассказы и повесть)

Мы вышли из кафе, и, бродя по ясной Одессе, Гордон вспомнил старого колониста. Он был первый, кто захотел домой, но смерть преградила ему дорогу в обетованную страну. Так в древние времена встала она на пути легендарного Моисея. Старый колонист хотел знать, кто живет на даче Ашкенази, в конце Французского бульвара. Я показывал Гордону: дачу еврейской миллионерши соединили с дачей греческого магната Маразли и сделали санаторий для рабочих. Я знакомил его с шахтерами, в задумчивости бродившими над красноватым обрывом, заросшим ароматным терновником и высокими полынными кустами. «Кто живет в доме Блюмберга, Хаеса, Ксидиаса?» — спрашивал перед смертью старый колонист. Я рассказывал Гордону: в доме Блюмберга живут его приказчики и сорок студентов, приехавших из сел. Дом Хаеса также заполнен разным рабочим людом, а во дворце Ксидиаса находится Дворец труда. В магазинах Пташникова, Бомзе и Дубинского по-прежнему торгуют мануфактурой, часами и колбасой; они называются кооперативами… Где бывшие хозяева? Не знаю. Ропита уже нет, есть Советский торговый флот, и им управляет Богун, бывший рабочий. Купаются ли еще в Горячей Луже? Конечно, нет. Ее осушили, а наш народ уже не так глуп, чтоб искать целебных свойств в сточных водах. Сейчас он всюду: на лиманах и на фронтах, на всех золотых, бархатных, изумрудных, отрадных, ясных и уютных пляжах. Играет ли еще Эстер Каминская? Нет, ее не слышно. Далеко уехала или умерла — не знаю. Вряд ли сейчас взволнует кого-либо судьба Миреле Эфрос, гордой хозяйки дома. Но актрису помнят и вспоминают с любовью… Старый колонист спрашивал, что на Бугаевке, на Косарке, на полях орошения? Что ж, Косарка — в цветах, а поля орошения уже не принадлежат болгарским купчикам: там — большой совхоз. Бугаевка по-прежнему сера и неустроена. В Городском театре — украинская опера. Тенор Селявин уже не поет, ушел на покой. Отдыхает от полувековых трудов и главный дирижер Прибик. Старик Столярский продолжает выпускать талантливых мальчиков. Вы, должно быть, слыхали у себя про Эмиля Гилельса и Бусю Гольдштейна. На Джутовой фабрике делают, как и в старину, стальные и пеньковые канаты для кораблей. Дерутся ли там? Не тот рабочий, не те жены, не те игры, не те нравы. Иные школьные товарищи кончили университет; кто ушел в армию, кто стал директором, инженером. А колодец на Мясоедовской, 14, забросали землей и камнями. И дом Маразли, и мельница Инбера, и фабрика Попова, и морские ванны Тригера, и земли Ковалевского, и дачи Прокудина, Синицына, Натансона, Цудека — все принадлежит одному хозяину… Множество перемен, Александр.

— А помнишь, на Слободке было кладбище для самоубийц?

— Городских сумасшедших помнишь? Марьяшеса с его тростью? Хаву, которая с утра до вечера мыла руки? Гершеле Полоумного с его коляской?..

Неожиданно Гордон перебивает наш разговор, полный воспоминаний.

— Когда пароход шел обратно из Яффы, — говорит он задумчиво, — мы не могли насмотреться на команду. Евреи с Молдаванки стали матросами и механиками! Вы, должно быть, привыкли к таким вещам?

— Давно, — сказал я и смутился, разобрав в тоне своего ответа ноты превосходства.

— Черное море не хотело нас пустить, — продолжал Гордон. — Какой ураган! Море не шумело, а вулканизировало. Надо сказать, советские евреи выдержали испытание лучше библейских. Они боролись со шквалом, как великаны. Неужели с тех пор как я уехал, на нашей Молдаванке, среди ее тщедушных обывателей, завелись великаны? Ты видишь, я тебя послушался: снял бороду. Посидим на скамейке. Помолчим. Я хочу написать письмо Ровоаму Висмонту.

Глава двадцать девятая

Каждый из вас, кто посетит Биробиджан, может заехать в колхоз «Наша правда». Он расположен недалеко от областного центра. Вам скажут: дела колхоза идут хорошо. Там, среди ста десяти семейств, вы найдете и земледельцев из Кадимо. Говорят, Гублер женился на амурской казачке, и два народа — русские и евреи — устроили знатную свадьбу, где много ели и пили, так что и по усам текло и в рот попадало. Говорят, танцевали всю ночь, и даже старики отплясывали то комаринскую, то фрейлехс. У председателя сохранились снимки. Вы можете их посмотреть.

А Биробиджан уже не тот, каким я видел его в 1929 году. В таежной станице горят огни, работают фабрики, сквозь тайгу проложены шоссе… Наконец, в Биробиджане есть Еврейский театр. Если вам понравятся прекрасные декорации, не удивляйтесь и знайте: здесь работает декоратором Александр Гордон. Но о второй жизни Александра Гордона я расскажу в следующей книге.

Послесловие «Грустный Еврейский Художественный Текст»

У одного из самых загадочных и забытых писателей одесской школы есть загадочная и забытая повесть.