Парни в гетрах. Яйца, бобы и лепешки. Немного чьих-то чувств. Сливовый пирог (сборник)

К сэру Леопольду он зашел уже под вечер, и добросердечный помещик, узнав о причине его прихода и убедившись, что у него нет намерения выцарапать пожертвование в фонд церковного органа, утратил настороженность, которая было появилась на его лице, когда доложили об Ансельме, и поздоровался с ним весьма тепло.

— Марки? — сказал он. — Да, я всегда готов пополнить мою коллекцию при условии, что мне предложат что-то стоящее и по разумной цене. Сколько вы намерены запросить за ваши марки, дорогой Муллинер?

Ансельм ответил, что, по его мнению, тысяч пять будет в самый раз, и сэр Леопольд содрогнулся от бушприта до кормы, будто кот, получивший обломком кирпича по ребрам. На протяжении всей его жизни легчайший намек на то, что ему придется распрощаться с крупной суммой, ввергал его в шок.

— А? — сказал он, а потом словно бы взял себя в руки с невероятным усилием. — Что же, дайте взглянуть на них.

Через десять минут он закрыл альбом и устремил на Ансельма сострадательный взгляд.

— Боюсь, мой мальчик, — сказал он, — вам следует скрепить сердце.

Ансельм преисполнился самых скверных предчувствий.

— Неужели они не представляют никакой ценности?

Сэр Леопольд сложил кончики пальцев и откинулся в кресле с той величавостью, с какой в былые дни он произносил речи на собраниях акционеров.

— Термин «ценность», мой милый, относителен. Для некоторых людей пять фунтов — очень приличная сумма.

— Пять фунтов!

— Именно столько я готов предложить. Но так как вы мой личный друг, то не сказать ли нам десять?

— Но они же застрахованы на пять тысяч фунтов!

Сэр Леопольд покачал головой с легкой улыбкой:

— Мой милый Муллинер, знай вы о тщеславии тех, кто коллекционирует марки, столько, сколько знаю я, вы не стали бы делать из этого никаких выводов. Я уже сказал, что не прочь заплатить вам десять фунтов за весь альбом. Подумайте и дайте мне знать.

Ансельм вышел из комнаты на свинцовых ногах. Его надежды разлетелись вдребезги. Он уподобился человеку, который тщился сорвать с неба радугу, а она вдруг извернулась и тяпнула его за ногу.

— Ну? — спросила Мэртл, которая дожидалась в коридоре результатов экспертизы.

Ансельм сообщил ей грустную новость. Она удивилась:

— Но ты же сказал мне, что альбом застрахован на…

Ансельм вздохнул:

— Твой дядя как будто не придал этому ни малейшего значения. Видимо, коллекционеры марок имеют привычку застраховывать свои коллекции на фантастические суммы из духа тщеславия. Я намерен, — сказал Ансельм мрачно, — в ближайшее время прочесть проповедь о тщеславии со всей возможной убедительностью.

Наступило молчание.

— Ну что же, — сказал затем Ансельм. — Подобное, надо полагать, ниспосылается нам как испытание. Принимая такие удары со смирением и раскаянием…

— Смирение и раскаяние — три «ха-ха»! — воскликнула Мэртл, которая, подобно столь многим современным девушкам, не стеснялась в выражениях. — Мы должны что-нибудь придумать.

— Но что? Не отрицаю, — сказал Ансельм, — что потрясение было тяжким, и с глубоким сожалением сознаюсь, что был момент, когда я испытал великий соблазн воспользоваться парой-другой выражений, которые я когда-то услышал в моей оксфордской восьмерке из уст тренера, обращавшегося к номеру пятому, когда тот, загребая, упорно выпячивал свою брюшную полость. Это было бы очень дурно, но, бесспорно, облегчило бы мои…

— Знаю, — вскричала Мэртл, — Джо Бимиш!

Ансельм уставился на нее с недоумением:

— Бимиш? Не понимаю, о чем ты, любимая.

— Пошевели мозгами, милый, пошевели мозгами. Помнишь, что я тебе говорила? Нам надо только дать понять старичку Джо, где лежат эти марки, а дальше он сам все сделает. И тогда мы сможем получить наши пять тысчонок от страховой компании.

— Мэртл!

— Деньги без всякого труда! — продолжала прелестная энтузиастка. — Сами просятся в карман! Немедленно отправляйся навестить Джо.

— Мэртл! Молю тебя, остановись! Ты терзаешь меня невыразимо!

Она недоверчиво посмотрела на него:

— Ты что, не сделаешь этого?

— Я даже помыслить не могу о подобном образе действий.

— Ты не спустишь старичка Джо со сворки, не дашь ему возможности устроить все тип-топ?

— Разумеется, нет. Категорически нет. Тысячу раз нет.

— Но что тут плохого?

— Весь проект этически неприемлем.

Наступила пауза. Секунду казалось, что девушка изольет свое огорчение гневными словами. Ее брови нахмурились, и она сердито пнула жука, мирно проползавшего мимо. Затем как будто справилась со своими чувствами. Ее лицо прояснилось, и она ласково улыбнулась Ансельму, как мать заупрямившемуся ребенку:

— Ну хорошо. Как скажешь. И куда ты теперь?

— У меня в шесть Собрание Матерей.

— А мне надо разнести несколько пинт бульона достойным беднякам. Удивительно, как они поглощают бульон. Будто губки.

Они дошли вместе до деревенского клуба. Ансельм свернул в него на Собрание Матерей, а Мэртл, едва он скрылся за дверью, переменила направление и поспешила в уютный коттедж Джо Бимиша. Доносившиеся изнутри воркующие звуки псалма извещали, что хозяин у себя, и через увитое жимолостью крыльцо она проследовала в дом.

— Эй, Джо, хрыч ты старый, — сказала она. — Как делишки?