Но самое занятное в этой истории не само желание ближайших друзей удостовериться в возможности сообщения мира мертвых и мира живых, и даже не то, что им удалось-таки сообщиться, а история, которую рассказывают в связи с кончиной Апраксина: дескать, ему за несколько месяцев до смерти также явился некий старик, который указал на близящийся конец, а потом во второй и третий раз предупредил его, что смерть близко. Может быть, первое явление и стало причиной внезапного интереса Апраксина и Долгорукова к вероятности общения живых и мертвых?
Со смертью графа Николая Петровича Шереметева круглой сиротой остался Дмитрий Николаевич, его семилетний сын от бывшей крепостной актрисы Прасковьи Ковалевой-Жемчуговой, умершей вскоре после родов.
Когда Шереметев вступал в брак с Прасковьей, он перед этим устроил ей мнимую родословную, где она считалась дочерью польского дворянина Ковалевского. Таким образом, Дмитрий Николаевич был рожден от законного брака русского графа и польской дворянки, а не дочери коваля Степана, то есть как бы являлся аристократом по обеим линиям. Кстати, на известном портрете кисти крепостного живописца, где Прасковья изображена в чепце, то есть головном уборе замужней женщины, на ней медальон с портретом ее мнимого отца, польского шляхтича, а вовсе не графа Шереметьева.
Воспитание мальчика взяла на себя вдовствующая императрица Мария Федоровна, опекунами же над персоной маленького Шереметева и над его состоянием она назначила статс-секретаря Дмитрия Петровича Трощинского и действительного тайного советника и сенатора Михаила Ивановича Данаурова, чья семья поселилась в Кусково.
Наследство Шереметев оставил огромнейшее, опекуны управляли имениями как умели, и конечно, с жадностью набросились оптимизировать и экономить в свою пользу: что-то продавалось, что-то сдавалось внаем, как, например, любимый кусковский особняк покойного графа, называемый Домом уединения.
Дом сдавался за 500 рублей в месяц – сначала в нем поселился купец первой гильдии, но съехал из-за сырости, на лето его сменил Бестужев, но в конце июня тоже съехал.
Потом желание поселиться в напитанном легендами и загадками доме выразила придворная актриса Елизавета Семеновна Сандунова. Но опекуны отказали Сандуновой, потому что недавно она развелась с мужем, и ее проживание в Кусково могло бы повлечь дурные и слухи. Можно себе такое представить? Опекуны сына бывшей крепостной актрисы отказали сдать в аренду дом разведенной женщине, чтобы не позорить честь фамилии! Самое забавное, что ближайшая родственница Дмитрия Шереметева, родная его тетка Варвара, сама пережила скандальный развод и не стыдилась этого.
Морали в этой истории нет. А что до Сандуновой, то она ничуть не пожалела о таком отказе – очень скоро в Шереметевском доме ее ждала бы встреча с французами, которые разграбили его до такого состояния, что в итоге здание пришлось просто сломать.
7 декабря 1965 года патриарх Константинопольский Афинагор и Папа Павел VI сняли с Католической и Православной церквей взаимные анафемы, наложенные в 1064 году папой Львом IX и патриархом Михаилом I. Примирению церквей в 1965 г. предшествовал курьезный случай в начале 1962 г. Папа Павел VI прислал в Константинопольский патриархат приглашение представителям Православной Церкви поучаствовать во Втором Ватиканском Соборе в качестве наблюдателей. По этому случаю была создана специальная комиссия, в которую пригласили разные православные церкви. В результате взвешенного решения этой комиссии патриарх Афинагор сообщил об отказе участвовать в соборе в Ватикане.
Примирение церквей. Патриарх Афиногор и Папа Павел VI. Иерусалим, 1965
Каково же было всеобщее удивление, когда в итоге на соборе появились представители Русской Православной Церкви, которые объяснили это политическими обстоятельствами в Советском Союзе.
Жена Ворошилова Гитля Горбман происходила из еврейской семьи и родилась в селе Мардаровка под Одессой. Когда в родной Мардаровке узнали, что она крестилась, став Екатериной, и венчалась в церкви, местный раввин проклял ее и провел обряд ее похорон.
Возможно, это еще один миф о всевозможных проклятиях, которым подвергались последователи иудаизма при переходе в другую конфессию.
Но по крайней мере ритуал оплакивания действительно имел место, и семь дней после перехода иудея в иную религию его оплакивали, сидя на полу в разорванных одеждах. Была и уловка для ухода от оплакивания – если например перешедший считался принужденным, то здесь и оплакивать было нечего.
Поскольку семь дней причитать по покойному не всякий умеет, существовали особые плакальщицы, которые назывались «зугерун» – буквально «та, которая говорит». За семь дней говорения по покойному в начале двадцатого века давали курицу.