Парижский оборотень

Франсуаза быстро вернулась вместе с Жозефиной.

— Мадам! — взывала молодая мать. — Это Бертран! Кажется, ему очень плохо. Ах, прошу, скорее отправьте кого-нибудь за врачом.

— Врач сейчас сам будет здесь, — сказала Франсуаза. — Наверное, это он у дверей. — И побежала открывать доктору Робийо, пришедшему с ежедневным визитом к мадам Дидье.

— Не люблю, когда пациенты заводят собак, — так, первым делом, он отозвался о печальном вое, огласившем дом.

— Oui, monsieur, — сказала Франсуаза, которую до сих пор трясло, и проводила его в спальню к хозяйке.

— Что ж, наша больная выглядит сегодня исключительно хорошо, — весело произнес он, прощупывая женщине пульс. — Теперь уже можно вставать и немного прохаживаться. Но не переусердствуйте.

— Сегодня больна не я, — серьезно заметила мадам Дидье, — а малыш мадам Кайе: кажется, он ужасно страдает. Разве вы не слышите?

Доктор, весьма удивленный тем, что завывания исходили от ребенка, а не от собаки, сразу проследовал в комнату Жозефины, но быстро вернулся.

— С пареньком ничего страшного. Даже напротив, он здоров как бык. Может, испугался чего или капризничает. Никто его не пугал?

— Нет, — заверила Жозефина. — Я это точно знаю, потому что с тех пор, как мадам заболела, с ним вижусь только я одна.

— Ладно, сейчас выпишу ему успокоительное, и он угомонится. А когда проснется, весь испуг позабудет.

— Но как ужасно он кричит, monsieur le docteur, — сказала мадам Дидье.

— Перестанет, когда получит лекарство, — ответил врач. — А пока вам бы закрыть дверь, чтобы шум вас не беспокоил. Помните, следует соблюдать осторожность. Болезнь у вас была преопасная.

Все двери плотно закрыли, и в спальне мадам Дидье стало почти не слышно ребенка. Вскоре он замолчал, так как Жозефина сходила к аптекарю, после чего Бертран, приняв снадобье, погрузился в глубокий и спокойный сон.

Мадам Дидье поднялась с кровати и теперь сидела в кресле у окна напротив Эмара. Ее худая рука, обтянутая бледной шелковистой кожей, изрезанной голубыми венами, покоилась на его колене.

— Эмар, ты был мне хорошим сыном. Мне приятно находиться рядом с тобой.

Он хотел было проворчать в ответ: «Чепуха», как обычно делал в таких случаях, но слова комком застряли в горле. Помолчав, он только и смог выдавить из себя:

— Вы уж теперь о себе заботьтесь и больше не ходите покупать всякие глупости в ненастье.

Вечер он провел у ее постели, выслушивая воспоминания о том, как он озорничал с детстве, когда летом семья выбиралась за город. Неожиданно раздался тихий, но навязчивый звук, который понемногу становился все громче. Видимо, ребенок проснулся и вновь залился плачем. Хорошо хоть, что все двери оставались закрыты. Тетушка, казалось, не замечала возобновившихся рыданий малыша. Эмару не хотелось, чтобы она отвлеклась и ее настроение испортилось, и он принялся задавать наводящие вопросы:

— Смутно помню какого-то ежика; у нас были ежи?

— Ой, это прямо комедия, — встрепенулась тетушка, взяв его за руку. — Ты всегда хотел завести ежа, а мы не разрешали. Однако, когда в очередной раз приехали отдыхать в деревню, оказалось, что в доме полно тараканов. Ты ведь помнишь того ленивого сторожа с вечно пьяной женой?

— Не особо, — ответил Эмар. — Мне же тогда года четыре было?

— Думаю, через месяц или два должно было исполниться пять. Да, теперь точно вспомнила, это было как раз в то лето. Но вернемся к ежику. Ты замучил мать просьбами о ручном еже. Бог знает, где ты набрался таких фантазий. В любом случае, когда мы приехали в деревню и увидели кишащий насекомыми дом, ты заявил, что еж их всех быстро съест. Конечно, мы тебе не поверили, но ты не унимался. И если б мы того ежика не выпустили жить обратно в сад, то тараканы его наверняка бы слопали, ведь сам он ни одного так и не поймал. А еще помню, что…

Эмар напряженно вслушивался в странное завывание ребенка и даже не заметил, как тетушка замолчала. Мелькнула мысль, что она тоже наконец услышала этот вой. Звук ужасал — так протяжно воют на луну псы в глухих за кутках, а не плачут дети. Нет, мадам Дидье ничего не слышала: она заснула. Стоило Эмару так подумать, как на него накатила волна страха. Страха столь безумного, что он в ужасе поднялся с кресла. Его рука с легкостью выскользнула из руки тетушки. На секунду он растерянно застыл, а потом выбежал из комнаты.

В коридоре у кухни он наткнулся на Жозефину.

— Я как раз шла давать малышу лекарство, а он сам успокоился. Сейчас с ним все хорошо. Даже не знаю, что и думать, месье. Надеюсь только, что мадам не проснулась.

— Нет, — глухо произнес он. — Мадам умерла.

ГЛАВА ПЯТАЯ

В своем партикулярном письме в защиту сержанта Бертрана Кайе, Эмар Галье лишь вкратце касается предмета, на котором, будь его намерения иными, он обязательно остановился бы гораздо подробнее.

Оказывается, мадам Дидье в самые тяжкие дни болезни вызвала к себе нотариуса и составила завещание.