Париж с изнанки. Как приручить своенравный город

И все же наибольшее впечатление производит Революционная секция музея, поскольку эти беспокойные годы представлены с точки зрения обычного парижского гражданина того времени. Очевидно, что полотна, которыми размахивали на митингах и демонстрациях, – самодельные, поскольку на одном из них с ошибкой написано ключевое слово революции: libeté вместо liberté^[102]. Впрочем, одним из лозунгов революции как раз и было «Образование для всех».

Здесь же можно увидеть галерею портретов государственных деятелей в революционной форме. Вероятно, это требование времени – позировать именно в такой одежде, в доказательство своих патриотических устремлений. Бросается в глаза, что большинство портретов написано очень примитивно. Такое впечатление, что персонажи были слишком бедны, чтобы заплатить приличному художнику, а может, все хорошие портретисты упорхнули из страны вместе со своими лучшими клиентами-aristos^[103].

Политические события вдохновили умельцев на создание революционных сувениров. В музее выставлены чернильница с броским лозунгом Unite et indivisibilité de la République^[104], тарелка с изображением le patriote satisfait (сытого патриота) и – вот уж чудеса! – затейливые модельки гильотины из слоновой кости. Впрочем, самый забавный экспонат – часы, показывающие «революционное» время. В масштабах революционного времени день состоял из десяти часов, а часы из ста минут по сто секунд. Удивительно, что идея не прижилась, – с каждым революционным часом, составляющим эквивалент наших 2,4 часа, легендарный парижский двухчасовой перерыв на обед мог бы длиться по 4,8 часа. Определенно, революцию стоило устраивать хотя бы из-за этого.

Предметы, увековечивающие конец монархии, в высшей степени «земные». Это воссозданная камера Людовика XVI в тюрьме Тампль, с мебелью, которую сочувствующие граждане растащили после его смерти, а позднее пожертвовали музею. У короля вполне приличная кровать, книжный шкаф и даже миниатюрный бильярдный стол – возможно, предназначенный для его сына Луи-Шарля, который умер в тюрьме десятилетним, после трех лет заточения.

Здесь есть даже список вещей, которые Людовик XVI передал в тюремную прачечную. За две недели он отдал в стирку семнадцать рубашек, восемь пар носков, две пары caleçons (подштанников или кальсон), семь предметов нижнего белья и три простыни. Вроде бы все довольно скромно, если только забыть о том, что для многих заключенных единственным свежим предметом одежды был шарф, который им выдавали для стягивания волос в хвост, чтобы они не мешали свободному ходу ножа гильотины.

Париж ищет себе проблемы на голову (и не только)

Сразу после революции Париж скакнул в период удовольствий и жестокости, причем зачастую они выступали в паре.

Конечно, самым известным примером архитектурного мазохизма стало разрушение Бастилии, хотя это и был акт очищения, поскольку знаменитая тюрьма оставалась символом аристократического гнета. Правда, как я уже упоминал, в июле 1789 года тюрьма была практически пуста, а до этого многие из заключенных мотали срок лишь за то, что причинили неудобства aristos.

Еще более сомнительным выглядит уничтожение древних зданий только по причине их близости к религии. Целая серия полотен в коллекции Карнавале представляет торжествующих революционеров, растаскивающих по камням парижские церкви. Нотр-Дам устоял (если не считать обезглавленных статуй) лишь потому, что показал себя полезным в качестве продовольственного склада и новые парижане-атеисты приняли его как церковь, преданную богу Разума.

Единственным зданием, которое постреволюционные художники сочли достойным внимания, оказалась часовня Покаяния (Chapelle Expiatoire). Маленький изящный набросок маслом из коллекции музея изображает красиво одетых парижан, которые стоят на коленях перед статуей очень сексапильной Марии-Антуанетты в неглиже. Художник явно был ее фанатом.

Часовня Покаяния была построена в 1815 году, и видеть бывшую антигероиню королевских кровей, воспетую на холсте вскоре после того, как были обезглавлены и она сама, и ее режим, кажется странным. Но именно в 1815 году, после того как рассеялись чары самопровозглашенного императора Наполеона Бонапарта, короли вернулись, и Людовик XVIII заказал строительство часовни как мавзолея для своего брата Людовика XVI и невестки Марии-Антуанетты – на том самом месте, где были погребены их тела после казни.