Паранойя. Почему мы?

Господи, три недели и мои картины в самом центре Нью-Йорка! С ума можно сойти. До сих пор не верится и до жути страшно, стоит только представить, что на них будут смотреть люди со всех уголков мира, покупать, а главное – обсуждать, критиковать… Наверное, проще было выйти голышом в Центральный парк, хотя по сути это одно и то же: что тело обнажать, что нутро.

Чем ближе час Х, тем я все больше нервно сетую, что подарила Эстер ту картину, которую она повесила в приемной, тем самым обратив на меня внимание своего клиента – известного арт-дилера, мгновенно заинтересовавшегося моими работами и начавшего раскручивать их, и продвигать. За год раскрутил так, что теперь цена на полотна Евы Волох начинается с десяти тысяч долларов. Конечно, это не так уж много в сравнении с более известными художниками, но и мне пока далеко до Клода Моне.

Когда я впервые продала картину, вообще поверить не могла, что своими собственными руками, своим талантом смогла заработать. Это так воодушевило, вселило в меня такую уверенность, что я просто с головой ушла в творчество.

Благодаря советам преподавателей и постоянной работе над техникой, за год я отточила ее настолько, что получила одобрительные отклики от довольно известных художников и арт-критиков, преподававших у нас в университете. Мне прочили большое будущее и успешные продажи, так как мой стиль: использовать минимум деталей и абстракцию, как инструмент для воспроизведения реальности, делал мои картины исключительными и невероятно проникновенными, наполненными глубиной и широким диапазоном эмоций. Безусловно, горе и все, что я пережила, наложило серьезный отпечаток на мое творчество, но, наверное, если бы не случившееся, я бы не смогла передать в своих полотнах такую, как Гева выразился: «леденящую кровь беззащитность». По сути у моих потерь и творчества сложился прекрасный симбиоз: всю свою боль, свое отчаяния я сублимировала в работу над выставкой.

Помогло ли это справиться с горем?

Отчасти.

Говорят, люди не умирают, пока живы воспоминания о них. Истинная правда. Долгов был жив. В моем сердце, в моих мыслях, в нашей дочери, в каждом мгновении нашей жизни. Что бы я ни делала, всегда думала о нем. Старалась, конечно, двигаться дальше, превозмогать эту, опускающую руки, боль и тоску, но получалась плохо. Вот и сегодня ни черта не получилось.

Все-таки зря я опять пошла у Гевы на поводу, и поперлась на свидание. Знала ведь, что так будет. Что снова не смогу. Я ведь уже пробовала. С одним парнем из универа даже встречалась целых две недели, пока дело не дошло до секса, с другим – все закончилось, стоило ему меня поцеловать, а с третьим меня хватило лишь на пару свиданий, уж очень было скучно. С сегодняшним же, стыдно признаться, просто пыталась преодолеть чертов барьер и переспать.

Знаю, глупость. Без понятия, зачем насилую себя. Эстер наверняка начнет говорить, что пока ещё не время. Только вот мне кажется, что время для другого мужчины не настанет никогда.

Однолюбка я.

Неизлечимая, безнадежная однолюбка.

Да и невозможно дважды любить так, как я любила Долгова и до сих пор люблю. На мелочи же размениваться не хочется, уверена, вибратор с ними справляется намного качественней, а я привыкла к хорошему сексу, даже слишком хорошему.

Эта мысль вызывает усмешку. Горькую такую, тоскливую. Прикусив задрожавшую губу, сжимаю в руках клатч и смотрю на пролетающий за окном Нью – Йорк. В голове же отчетливо звучит сказанное когда-то Серёжкой в шутку:

– Попала ты, Настька. Я теперь тебя не отпущу. Даже, когда помру, завещаю, как египетский фараон, чтоб тебя со мной живьем закопали…

Сережа, Сережа… Если бы ты только знал, как мне здесь без тебя… заживо похороненной.

Словно по заказу водитель включает русское радио, и «Ночные снайперы» заполняют салон моей болью:

"Где-то есть корабли у священной земли

И соленые губы твои…

Катастрофически тебя не хватает мне, жгу электричество, но не попадаю я. Воздух толчками, и пульс на три счета-та-та…"

Внутри сводит в болезненной судороге, слезы подступают к глазам. Впиваюсь ногтями в ладони и, втянув с шумом воздух, беру себя в руки.

– Выключите, Иван! – требую, зная, что как только Арбенина выйдет на кульминацию, порвет меня на ошметки, и потом потребуются недели, чтобы вновь собрать себя по кускам.

Прошел год, но меня все еще накрывало по малейшему поводу, поэтому я избегала всего, что могло пошатнуть мое шаткое душевное равновесие. Я даже отказалась от дома на берегу океана, о котором мы с Долговым мечтали.

После ужасных событий одиннадцатого сентября, когда я из окна своего пентхауса видела, как горят башни-близнецы, о том, чтобы оставаться жителем небоскреба, не могло быть и речи. Вся Америка гудела. Я была в таком ужасе, что сразу же решила переезжать в более тихий, уединенный район и, конечно же, свой дом.