Паранойя. Почему я?

– Я тебе сказал, заткни свой рот! – ору не своим голосом, Зойка бледнеет. Втягивает с шумом воздух, и ее начинает трясти от злобы, однако, она молчит. Прожигает меня взбешенным взглядом, но молчит. А мне так паршиво, что хоть вой.

Сейчас действительно самое время для такой горячей новости: надо дать людям другой повод для обсуждений, и Можайскому подкинуть проблем. Но я не могу. Я связан по рукам и ногам, пока не буду уверен в Настькиной безопасности, ибо, если что-то пойдет не так, у меня всего один рычаг давления – на ее мамашу. И именно поэтому, как бы меня ни ломало рвать последнее, что осталось между нами с сестрой, я рву:

– Послушай сюда, если только посмеешь… я не пожалею даже в память о матери! Запомни здесь и сейчас: она – та черта, за которую переступить я не позволю даже тебе. Поняла?

Зойка тяжело сглатывает и усмехается сквозь слезы.

– Я уже давно все поняла, Сережа. Вот только до тебя все никак не дойдет, что это та черта, за которой у тебя не останется ничего. Как уже не осталось ни сестры, ни жены, ни даже дочери.

– Всё сказала? – осведомляюсь холодно, хотя у самого внутри кипит.

– Всё, – кивает Зойка со снисходительной ухмылкой, пытаясь скрыть за ней свои истинные эмоции. Я тоже свои давлю, хоть это и стоит мне огромнейших усилий. Но не время сейчас для сантиментов.

Подхожу к сестре вплотную, и тихо, но твердо резюмирую, отрезая все пути назад:

– Тогда раз сестры у меня больше нет, веди себя в рамках делового партнерства и не суй свой нос в мои семейные дела.

Зойка хочет что-то ответить, но перебарывает себя, снова ухмыляется и кивает, будто сама себе. Несколько долгих секунд мы смотрим друг другу в глаза, ища в них что-то, за что можно было бы зацепиться и списать на обычную ссору, но увы, нет в них ничего, кроме горечи и взаимной обиды.

Не говоря больше ни слова, Зойка разворачивается и уходит, а я смотрю ей вслед, и так хреново делается на душе, что хоть вой. Сестра всегда занимала особое место в моей жизни, была тем человеком, в котором я никогда не сомневался и которому мог доверить, что угодно. Пусть за всей этой кутерьмой я и сам не заметил, как мы отдалились, сейчас очень остро ощущал свою потерю. Словно выжгли у меня в груди огромную дыру, и от поселившейся там пустоты даже дышать становиться трудно, ибо я точно знаю, никогда и никем ее не заполнить.

Хорошо, что мать не видит всего этого, а то бы сошла с ума. А ведь она говорила мне: «Не бери, сынок, Зойку в дело. Пусть у нее свое будет. Не пятная отношения деньгами. Вы оба слишком упрямы. Эгоцентрики к тому же. Не уживетесь.» Я тогда, помню, отмахнулся, а потом каждый раз бахвалился, мол ошиблась ты, мам. Но, как оказалось, мама никогда не ошибалась на наш с Зойкой счет, знала своих детей, как облупленных.

И про Ларку тоже сразу мне сказала: «Хорошая девочка, но не для тебя. Испортишь жизнь и себе, и ей.» Я снова не послушал, мама же больше не лезла. Как и всегда приняла мое право на собственные ошибки. Вздыхала только по временам, глядя на то, как мы с Лариской живем, но свое мнение держала при себе. Повторять одно и то же по двести раз она не любила, да и знала, что не мамкиного сынка вырастила, чтобы капать мне на мозги. Жаль, не слушал я ее в свое время. Хотя и сейчас, наверное, не стал бы. Все-таки баранья натура она такая – уверенная в своей правоте. Но было бы интересно послушать, что она сказала бы про Настьку.

Впрочем, поняла бы, наверное, меня. Она всегда понимала. Порой, даже гораздо лучше, чем я сам себя. Головой бы, конечно, покачала, повздыхала бы. Но, как и всегда, приняла бы своего «смутнОго», как звала меня бабка, сына. И приняла бы без упреков, нотаций и даже немого осуждения. Ее любовь и поддержка были безоговорочны, и абсолютны. Они дарили мне такую веру в себя, что слово «невозможно» для меня не существовало.

 Сейчас я бы многое отдал, чтобы мать просто коснулась моего лица своей, загрубевшей от тяжелой работы, ладонью и с ласковой уверенностью, как умела только она, сказала: «Я знаю, что тебе очень плохо, сынок. Знаю, что стыдишься посмотреть детям в глаза, боишься не справиться. Это нормально. Ты ведь всего лишь человек. Не больше, не меньше. Однако, человек сильный. Просто соберись и вспомни, что нам не дается больше, чем мы можем унести.»

Так она всегда говорила в тяжелые для меня моменты. Мать была моим источником силы, и вдохновения. Повзрослев, я искал его в своих женщинах, но, увы, не находил. Каждый раз все заканчивалось каким-то необъяснимым разочарованием и неудовлетворенностью, словно я сидел у фонтана и умирал от жажды. В какой-то момент это стало для меня нормой, пока я не встретил мою Настьку.