Парадигма

Релин провел ладонью по лицу и скорее случайно, чем намеренно, посмотрел через плечо, — брови удивленно взлетели верх. Во всей красе предстала обитель, крепость, цитадель — подходящее слово не подобрать, ибо ни одно из них не смогло бы точно охарактеризовать увиденное. Громадина стены заслоняет собой весь угол обзора. Рядом с ней Релин кажется не песчинкой или жалкой букашкой, а точкой, ничем. Своими размерами она подавляет, заставляет ощутить себя незначительным. Свет, идущий из крупных каменных блоков всё хорошо освещает, а потому от взора не ускользают многочисленные щербинки, пятна черного лишайника, редкие бойницы окон, в которые не влезет даже ребенок, не говоря уже о взрослом. Воздвигнуть подобное здание не под силу человеку, всё в нем наполнено чуждой циклопичностью, минималистичной, древней красотой, граничащей с ужасом.

А потому, когда стена цитадели стала медленно крениться, падать, Релин едва не потерял рассудок. Сердце остановилось, внутренности сжал невидимый кулак. Смерть показалась неизбежной, такой же очевидной, как мысль о том, что солнце встает на востоке, а прячется на западе.

Тень громады накрыла его и площадку с балюстрадой. Однако вместо того, чтобы обрушиться, стена замерла, точно склоненный колосс. Полетела в лицо пыль, посыпались мелкие камушки. Некоторые из них упали на мраморные деревья с подвязанными черепами, послышался характерный звон костяшек. Прямо на глазах из цитадели стали выдвигаться, будто языки из многочисленных ртов, смотровые площадки, полезли новые стены, начали складываться под невообразимыми углами, будто лист бумаги под пальцами мальчишки. Цитадель кажется живым существом.

Охваченный мистическим трепетом, Релин не устоял на ногах и сел, опершись одной рукой о пол. На лице застыло завороженное выражение, в глазах появился лихорадочный блеск. Нечто подобное он ощущал в последний раз, когда в детстве, будучи еще совсем-совсем мальчишкой, он смотрел в ночное небо и поражался блеску звезд.

Прошла целая вечность прежде, чем неведомая сила выдернула его из убаюкивающего, похожего на транс, созерцания складывающейся цитадели и унесла в черное забытье…

* * *

…В очередной раз ожив, Релин прошагал по пустыне от силы стадий, когда заметил движущиеся черные точки вдали на холме. По началу в сердце поселилась надежда — купцы! караванщики, отправляющиеся в ближайший оазис! — однако вскоре стало очевидно, что никакие это не караванщики. Во-первых, нет верблюдов — как торговцы повезут товары без вьючных животных? А во-вторых, на жарком солнце ослепительно ярко горят доспехи, вытащенные клинки и наконечники копий.

Восставшие рабы. Черноглазые ублюдки. И двигаются они куда быстрее, чем он, подгоняемые то ли одурманивающими травами, то ли жаждой мести за убитых братьев.

Релин решил не убегать и направился навстречу черным точкам. Он старается идти гордо, с выпрямленной спиной и высоко поднятой головой, как и полагается господину. Но внутри в нём всё дрожит от страха, тело трясет от напряжения.

Когда его и восставших рабов разделяла лишь сотня шагов, когда они уже не казались мороком, когда настал момент для решительных действий, он, Релин, не успел сделать ничего.

Первая выпущенная стрела проткнула ему колено и обездвижела. Вторая — вонзилась в шею, прямо в артерию, кровь полилась ручьем и тут же пропитала песок под ним. Тело еще сопротивлялось, боролось за жизнь, сознание то ускользало, то возвращалось.

Мир предстал чередой картинок. Небо, подернутое дымкой, расползающееся паутиной трещин мироздания. Солнце, заставшее в зените. Чернота. Лица рабов, склоненные над ним, — пустые, лишенные эмоций. Чернота. Его рука, поднятая чудовищным усилием. Чернота. Копье, вскинутое над ним, заслоняющее собой всю реальность. Металлический четырехгранных наконечник, смотрящий прямо ему в лицо. А затем — боль во рту, крошащиеся зубы, пронзенное нёбо, кровь.

Чернота — и забытье.

* * *

Его ноги и руки привязали к деревянному шесту грубой толстой бечевкой — крепко, надежно, без единого шанса освободиться. Пальцы и ладони посинели, потеряли даже малейшую чувствительность, словно стали частью какого-то другого тела.

Несут шест с его тушей двое. Поддерживают руками, дабы не соскользнул. Тащат словно козла на вертеле. Твари. Релин в редкие мгновения, когда сознание возвращается к нему, успевает лишь сделать несколько глубоких вздохов и лихорадочно обвести глазами происходящее, но потом его убивают — или вонзают клинок в живот, или перерезают шею кинжалом, или хватают стрелу и всаживают в глаз, или протыкают копьем.

Каждое пробуждение — если это слово вообще подходит для того, кто умирает и оживает бесчисленное количество раз! — приносит невыносимые страдания. Смерти раскаленным клеймом остаются в памяти. Жжение кишок, вываливающихся наружу из распоротого живота. Хруст пронзенных металлом ребер и чавканье легких. Остановившееся от болевого шока сердце. Выколотый глаз, кровавой слизью стекающий на песок.

Бесконечная вереница мучений.