Парад планет

Далее в той статье в амстердамском полупорнографическом журнале говорилось о матери грибка-боровичка; будто бы Варвара из Яблоневки хоть и была молодица при красе и добром здравии, а все же… Когда до революции в Яблоневке случился недород, юная Варвара страдала ункусным эпилептическим припадком Джексона: вдруг в отцовской хате, где и крошки муки не было, ей начинали мерещиться ароматные кныши, паляницы, коржи, печенье, маторжаники, ноздри щекотали запахи колбас, ветчины, буженины!.. Уже когда пришли фашисты, у Варвары будто бы проявились признаки лилипут-галлюцинаций, то есть все немцы и полицаи начинали ей казаться малюсенькими людьми, которые ездят на малюсеньких танках и машинах, держат в руках малюсенькое оружие, пьют шнапс из малюсеньких наперстков. Лилипут-галлюцинации у матери Варвары одновременно удивительно объединялись с гулливер-галлюцинациями: сама себе она казалась очень большой и сильной, иногда видела даже свою голову в небесах. Так вот зарубежные писаки в своих выдумках дошли до того, что утверждали, будто она однажды в зимний вечер с сухим подсолнуховым стеблем в руках кинулась на колонну немцев, маршировавших через Яблоневку. Ибо, раз немцы представлялись ей букашками, так почему бы Варваре, головой достигающей туч, не смести их одним взмахом сухой подсолнуховой хворостины, чтоб очистить землю от оккупантов?..

А какие только синдромы не приписывались в том полупорнографическом амстердамском издании старшему Хоме, то есть отцу грибка-боровичка! Работая в колхозе возле скотины, он верил, что у каждой коровы, коня, свиньи или козы в середине заложен магнит. У какой животины магнит больше — та лучше слушается, за нею легче ухаживать и запрягать в плуг, а у которой в середине магнит поменьше, та животина вредная, брыкается, лягается, дает мало молока, не подставляет шею под хомут… Когда немцы вступили в Яблоневку, отец грибка-боровичка задумал спалить в поле урожай пшеницы на корню, его поймали свои же, те, кто пошел служить фашистам, избили шомполами до смерти, и в глазах его до последней минуты стоял образ молодой Варвары, что держит на руках маленького сына Хомку, эта картина остекленела в его затуманенном взгляде, и в этой четкости и долговременности запечатленной картины проявился будто бы эйдетизм Урбанчича — Йенша.

А Мартоха! А каких только собак не вешали на Мартоху! Конечно, она отбрехалась бы от любой собаки в Яблоневке, но чур тому полупорнографическому амстердамскому журнальчику: раз такого ходу, то лучше с моста да и в воду… Мол, муж да жена колья из одного плетня, поэтому Мартохины синдромы тоже не из дому, а в дом, поэтому и от них кое-что перепадало Хоме. И пересчитывали их, будто на бухгалтерских счетах костяшки. Синдром Петцля, то есть сужение поля зрения: иногда видит Мартоха все позади себя, да не видит перед собой. Пиквикский синдром, то есть сонливость: она переспала бы и кузнеца, и бондаря, если бы рядом не спал старший куда пошлют. Синдром Стерджа — Вебера — Краббе, то есть хвастливость, склонность к преувеличениям: говорила бы, как та покойница, у которой аж пуп развязался от болтовни, брехала бы, как тот поп-владыка, у которого язык без костей, гневалась бы и мутила воду, как бес у плотины.

Автор статьи в амстердамском полупорнографическом журнальчике о синдромах самого грибка-боровичка обещал написать в следующей своей статье, а эту заканчивал сакраментальным резюме. Видите, мол, на каком генеалогическом древе вырос Хома из Яблоневки, видите, какие у него отец и мать, какие дед и баба, какая родная жена Мартоха. Безусловно, в своей совокупности их личные, индивидуальные черты не могли не сказаться на формировании психики старшего куда пошлют, на особенностях биологического поля, на необычайности энергии его сознания и подсознания.

Конечно, эта статья ставила своей целью перевернуть все с ног на голову, наверное, автор перед этим хорошенько набрался да и замыслил податься в гости к длиннохвостым. Если бы автору этого добра да еще хотя бы полведра, он не только бы свой ум пропил, а и последние штаны!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

в которой говорится о злокозненном письме академика Ионы Исаевича Короглы в правление колхоза, а также о наивысшей мере наказания, с помощью которой правление пыталось перевоспитать старшего куда пошлют, а именно — о его отлучении от ударного труда в коровнике