Парад планет

А этот академик держится прямо, словно шест проглотил, глядит виновато, словно и после смерти для него поздно будет каяться в грехах. Ага, да ведь это выдающийся полиглот, который, специализируясь в украинском языке, в совершенстве владеет почти всеми языками мира и лишь в украинском спотыкается. А ты с какой немощью просишься к моей цыганской иголке, надеясь на силу народной рефлексотерапии? Говоря по-научному, у тебя хвороба славная, как раз под стать твоей учености: Хеда семантическая афазия! Ты-то сам не догадываешься о своей семантической афазии, о своем цветущем симптомокомплексе, который мешает улавливать смысл грамматически сложных фраз, соотношений между словами, выражающийся с помощью атрибутивных конструкций, сравнительных конструкций, флексий, предлогов. Это значит, что у тебя поражены участки мозга в темечке, затылке и висках, но ты не догадываешься об этом, нет. Вот я тебя поколю цыганской иглою, полечу яблоневской иглотерапией, может, и избавишься от своей Хеда семантической афазии, заодно и в украинском языке перестанешь спотыкаться, перестанешь от нее стареть, будто от сердитой жены, наоборот — помолодеешь, словно от доброй и веселой!

Пока грибок-боровичок за курятником в дерезе колол цыганскою иглой приехавших шефов, солнце село, наступили мягкие и теплые летние сумерки. В этих сумерках радостно светились глаза тех, кому помогла чудодейственная рефлексотерапия. Зеленоватые волчьи огоньки блестели в глазах академиков, которым не удалось пробиться к народному иглотерапевту сквозь толпу более проворных коллег. Что ж, не повезло, а уже пора ехать, подан автобус, шофер давит и давит на клаксон, призывая своих пассажиров.

Прощаясь, маститый Мастодонтов-Рапальский долго и сердечно тряс мозолистую руку старшего куда пошлют. Тряс бы и тряс, если б его не отодвинул экспансивный Аполлон Кондратьевич Козак-Мамарыго, который сказал:

— Спасибо, спасибо… Но я так привык к французскому слуховому аппарату, подаренному марсельскими докерами, что буду и дальше носить этот подарок в нагрудном кармане.

Потом с Хомой прощался Короглы Иона Исаевич.

— Что вам известно о синдроме Хойзингера? — спросил он у грибка-боровичка.

— Ага, знаю, вы едите землю, — ничуть не удивившись, промолвил тот.

— Когда переживаю циркулярную депрессию, — горделиво произнес Иона Исаевич.

— Не только при циркулярной депрессии, — возразил яблоневский иглотерапевт. — А также во время припадка психопатии…

Иона Исаевич хлопал глазами, будто его несправедливо обидели, но молчал.

— А также когда обостряется ваша шизофрения!

Академик Короглы, который еще совсем недавно так чванился своей ученостью перед старшим куда пошлют, не стал отрицать ни припадков психопатии, ни обострений шизофрении.

— Непременно приеду к вам со своим синдромом Хойзингера, — пообещал Иона Исаевич так, что было видно: за его обещаниями на резвой кляче не надо будет поспешать. Его золотые глаза в темноте чуть-чуть поблескивали, будто в них драгоценного металла осталось по унции, не больше. И, преодолев свою великую гордыню, наконец похвалил: — А как вы сегодня прекрасно читали и комментировали первый бейт из пятой газели Дивана златоуста Бабура: «Твои черные волосы стали дивным несчастием для сердца, моему разбитому сердцу твои волосы были черной бедой…»

Наконец, распрощавшись со старшим куда пошлют, шефы-академики потянулись к автобусу, тяжко вздыхая, что судьба-разлучница не слишком милостива к ним. А Хома спрятал за лацкан пиджака цыганскую иголку, которая сегодня в его сноровистых руках вернула здоровье стольким ученым мужам, и подался домой. Дорогой по своей привычке размышлял вслух, ибо, как говорится, что в печи — то и на стол мечи!

— Разве академики не такие люди, как все? Пока едят да пьют, то и кучерявчиком зовут, а как попьют, поедят — прощай, шолудяй!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

в которой амстердамский полупорнографический журнальчик лживо сообщает о синдромах родных и близких грибка-боровичка, тщетно пытаясь в этих синдромах разглядеть истинные корни сверхчеловеческой силы яблоневского колхозника