Парад планет

Так вот, старший куда пошлют смачно поплевал на шершавые ладони, покрытые горохом мозолей, покрепче ухватился за держак вил, загадочно произнес:

— Целясь в орла, не попади в вола!

Голос грибка-боровичка достиг ушей главного балетмейстера Вениаминова, который стоял между двумя коровами — черно-пегой рекордисткой Ассамблеей и фуражной коровой Ревизией. Балетмейстер Вениаминов побледнел, будто у него все поплыло из рук, а не в руки. Заметив, что Вениаминов побледнел, изменился в лице и оркестр, который расположился неподалеку от семи коров — Квитанции, Накладной, Экономии, Премии, Рекламации, Регламентации, Безотказной. Хор, который должен был подпевать без слов, скучился за оркестром, и этот хор также нахмурился, словно вдруг позабыл все те слова, которые он и не должен был знать. Танцевальная группа на деревянном помосте аж посерела, словно в словах старшего куда пошлют усмотрела ту искру, из которой ох и большой огонь бывает!

Преодолев свой страх, который уже зарождался в неизведанных безднах подсознания, главный балетмейстер Вениаминов поправил голубой, в белую крапинку галстук-бабочку на груди — и этот жест был воспринят как сигнал. Оркестр, стоявший возле Квитанции, Накладной, Экономии, Премии, Рекламации, Регламентации, Безотказной, отозвался нежными голосами скрипок и деревянных духовых инструментов — флейты, кларнета, гобоя. Хор, который должен был подпевать без слов, и запел, собственно, без слов…

И началось! И началось то, чего по сию пору не видели не то что на сцене театра, но и ни в одном коровнике мира. А все потому, что связь искусства с производством тут была такой тесной, что и самые искушенные театралы не заметили бы той грани, где кончается искусство, а где начинается производство.

Флейта была не просто одним из инструментов в оркестре, а оказалась флейтой Пана, в руках виртуоза-флейтиста ее связанные шнурочком пять дудочек и свирели издавали звуки мягкого, нежного тембра. Кларнет зазвучал ясным, чистым звуком в диапазоне от ми малой октавы и до соль третьей октавы. Гобой в высоком регистре рождал пронзительный и резкий звук. Скрипка лила мелодию такого проникновенного звучания, что, казалось, вот-вот затрепещет и оживет в руках скрипача. Хор, который с большим успехом умел исполнять хоровую музыку Глинки, Мусоргского, Чайковского, Римского-Корсакова, Нищинского, Лысенко, пел без слов в эту минуту так вдохновенно, как еще никогда не пел.

Бледный, словно смерть, главный балетмейстер Вениаминов думал: «Хор — это сгусток архаических интонаций, он помогает передавать ветхозаветное ощущение древности в мифе о Икаре». Па-де-де из первого акта в исполнении прославленных танцоров, выступавших в яблоневском коровнике, произвело бы впечатление на самых рафинированных ценителей искусства. Мечты и любовь Икара в первой картине, изготовление крыльев во второй, борьба за свободу в третьей и торжество бессмертной идеи в четвертой картине — все это вместе, по глубокому убеждению Вениаминова и всех других членов балетной труппы, не могло остаться не замеченным старшим куда пошлют, фуражирами, доярками и зоотехником Невечерей, все это должно было оказать на них эстетическое влияние — и воплотиться в прямой отдаче искусства: в высокой продуктивности труда, в трудовом энтузиазме, в сверхплановых литрах надоенного молока, в повышении его жирности.

Грибок-боровичок возился с вилами около навоза, девчата доили скотину, играл оркестр, античный хор пел без слов, а на сбитой из неструганых досок сцене посреди коровника вершилось великое таинство искусства. Прозрачно-хрустальные, пастельные тона в тех эпизодах, где рассказывалось о любви Икара, кое-что теряли в глухой полутьме коровника, зато танцоры поражали почти фантастической пластикой движений, виртуозностью исполнения каждого номера. Особенно удались эпизоды Икара с Птицей, которую танцевала удивительно гибкая и пластичная блондинка — судя по всему, она сознательно сдерживала свой дикий темперамент, но его все-таки выдавали врубелевская волшебная синева глаз и томные, можно сказать, струящиеся движения тела. А какая музыка вспыхивала в этих эпизодах! В музыке ощущался полет, музыка способна была унести в этот полет не только Икара и Птицу, а, казалось, и весь коровник вместе со старшим куда пошлют, с доярками и зоотехником Невечерей.