Но, наверное, наивысший духовный взлет грибок-боровичок испытал в Царьграде на базаре. Гай-гай, вовсе не Байда пил там мед-горилочку, а он, грибок-боровичок, и пил не день, не два, да не одну ночку. Это он не захотел служить царю турецкому, назвав его веру проклятою, а царицу поганою. И повелел царь грибка-боровичка за ребро крюком зацепить, и так он висел не день, не два, да не одну ночку. А получив лук от своего верного слуги-оруженосца, это грибок-боровичок стрелу пустил — в царя угодил, а царицу в потылыцю, его доньку в головоньку.
А в своей козацкой смерти грибок-боровичок был бессмертен… Лежали его рученьки край крученьки, а ноженьки край дороженьки, а в головушках росла травушка; а в другом месте лежал он китайкою покрытый, руки укутаны китайкою, а ноженьки нагайкою; а еще в другом месте лежал грибок-боровичок на кочке головой, прикрыв очи осокой, конь вороной стоял в ногах, сизый орел парил в головах. И в какой бы стороне своей родной земли ни лежал грибок-боровичок, а конек над ним плакал: «Встань, козаче, ти проснися, на Вкраїну подивися, вже сідельця твої згнили, і стремена вже потліли, орли очі повиймали, а татари шаблю взяли». А грибок-боровичок так разговаривал с сизым орлом: «Сизий орле, побратаймось! Як ти, брате орле, станеш з лоба очі видирати, дай же моїй неньці знати — моїй неньці старесенькій, матусеньці ріднесенькій». И если не орел сизокрылый, то ворон черный прилетит к матери с весточкой: «Ой я твого сина знаю, тричі на день попас маю, з лоба очі вибираю. Іди, стара, додомочку, візьми жовтого пісочку, посій його в городочку, як той пісок вгору зійде, тоді син до тебе прийде».
Вот такой он, Хома смертный, — бессмертный в живой украинской песне; многих сил он набрался из ее могучего лона, многие чары узнал.
И копье его никогда не было сломлено, и порох оставался в пороховнице, и сабля булатная в ножнах, и тютюна не одна папуша, люлька-бурулька и бандура дорожная, ибо грибок-боровичок в своей жизни боевой да скитальческой не расставался и с бандурой, что сестрою доводилась ему…
Вот такая статья появилась в районной газете, которая, видно, готовила целую серию подобных материалов, потому что стремилась пояснить и проанализировать феномен старшего куда пошлют из яблоневского колхоза «Барвинок», найти корни его чудотворных фантастических деяний и подвигов.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Какое-то время не доходило никаких вестей о новых чудесах, сотворенных Хомой. Хотя он, как и всякая творческая натура, не мог обходиться без ежедневных чудес, хотя, возможно, некоторым эти чудеса казались чудесами незначительного калибра, были совсем незаметными на фоне предыдущих грандиозных свершений. Спросите, какие чудеса? Например, однажды утром он с похмелья ждал, ждал, пока Мартоха подаст ему бокал холодной воды, — и жданки свои растерял. Или же как-то раз спросили яблоневские ребятишки его на улице: «Дядько Хома, откуда вы?» Грибок-боровичок не моргнув глазом ответил: «Не из снопа, а из соломы». А то еще украдкой сотворил такое, что когда свет настал, то рак и по нынешний день не свистал; а то еще приложил свой пронзительный талант к тому, что ни одна баба так и не стала до сих пор девкою; благодаря злым хитростям старшего куда пошлют до сей поры никто так и не увидел своего уха. Думаете, это не Хома научил слепых тому, что они и поныне говорят: «Увидим!»? Думаете, не он повинен в том, что до сей поры сорока еще не вся белая? Думаете, не он добился того, что перестали пользоваться кожаными и каменными деньгами, заменив их на золотые и бумажные?
Немало было и других див и чудес, но они такие уже мелкие, что не стоит про них и упоминать…
Несколько лет тому назад в разных производственных коллективах стали популярными творческие договоры. А поскольку яблоневский колхоз «Барвинок» был не из последних, его правление во главе с Михайлом Григорьевичем Дымом составило договор о творческой дружбе с известным театром оперы и балета.