Пансион благородных девиц

После обеда Абигейл провела с мужем долгие два часа в библиотеке за закрытой дверью. Она поведала ему о своем путешествии и о том, как и кем, как она сказала, была обманута. Те, кого она называла «торговцами душ», обещали, что ее любимые будут жить вечно, что она сможет передать им дар, который ей предлагали «купить», и что ей самой бояться нечего. Дело лишь в цене. Она пообещала им душу, смеясь и будучи уверенной, что все это – лишь шутка и фарс, розыгрыш уличных артистов на потеху путникам. Ей не предлагали ничего выпить, ее саму не кусали жуткие монстры, придуманные нездоровым умом писателей. Она добровольно кольнула свой палец своей же булавкой и отдала булавку бродягам. А уже на следующее утро она стала слабеть и бледнеть. Бродяги что-то говорили, какие-то слова, но Абигейл их не запомнила. Однако их запомнил извозчик, который уверял Абигейл, что она определенно была не в себе, когда прокалывала палец и отдавала булавку незнакомцам. Извозчик был уверен, что те люди околдовали и обманули ее, а потому любезно продиктовал все, что запомнил, напуганной женщине. Она записала следующее: «Кто вкусит тебя, тот обретет жизнь в своей смерти, а молодость – в чужой». После она искала тех «торговцев душ», но не нашла их, останавливалась в гостиницах, расспрашивала местных жителей, но никто не желал ей ничего рассказывать. Лишь одна старуха рассмеялась над Абигейл, показав ей свои оставшиеся пять зубов во рту, и сказала:

– Ты умрешь, но без души, потому что сама же и отдала ее. Однако же не умрешь, покуда будешь есть других. А как пресытишься, как плоть человеческая тебе встанет поперек горла, тогда и помрешь. А жизнь вечная… Это да. Это ты можешь. Кровь в тебе отныне неживая, смерть несет. Но тот, кто от нее смерть примет, будет жить вновь. Жить как все, не так, как ты. В тебе души не будет более, а в тех… как знать? Поди, не каждый охоч до такого проклятия будет. Да вот только чтобы тому, кто от твоей крови смерть примет, свою молодость вернуть, надобно будет у другого человека ее отнимать. Вот, как хочешь, так и понимай. А сама же ты проклята отныне. Ты и все, кого собой напоишь…

Хотел бы муж не верить жене своей, да не мог: не было жизни в ее глазах, не было тепла в ее руках. Привел он как-то к жене мальчика-сироту, умом лишенного, лет пятнадцати от роду. В деревне его не жаловали, колотили часто. Жизни у парня не было. Привел, закрыл их и ушел. Еще до рассвета сам тело вынес, сам в лесу закопал. Обескровлено оно было. Зато Абигейл в тот же день похорошела, повеселела, упросила зятя своего, который портретистом слыл, чтобы тот написал портреты для нее и маленьких ее дочерей. Около месяца все было прекрасно, муж с печальной улыбкой наблюдал за любимой женой, не зная, как долго кровь мальчика будет придавать ей сил.

Не меньше десяти человек в год пропадало в деревне и в округе, но в доме Дунканов никто, кроме Абигейл и ее мужа не думали о том. Оливия играла с племянницей, которая была всего на год младше нее, Виктория постепенно превращалась в юную девушку, а Кларисса души не чаяла в своем дорогом муже и маленькой дочери. Все изменилось, когда внезапно заболела Элиза. Ей было десять лет.

Девочка, как и всегда, играла во дворе вместе с Оливией и Гретой – любимицей Клариссы, английским кокером-спаниелем, специально для которой во дворе дома построили небольшой дом, потому что после возвращения из путешествия Абигейл не могла выносить присутствия в доме животных. Вдруг Элиза ухватилась руками за голову, закричала и упала. Пять недель она провела в постели, ее отец и дед привозили лучших врачей, но никто из них не смог ей помочь: Элиза умерла.

Кларисса долго убивалась по дочери. Ни муж, ни мать – никто не мог ее утешить. Она носила траур три года после смерти Элизы, почти не выходила из дома, все время проводила в библиотеке. В 1879 году, когда Клариссе было всего двадцать девять лет, служанка нашла ее лежащей на полу под огромной люстрой посреди библиотеки. Рядом лежал пустой пузырек из-под лауданума. Когда Абигейл вбежала в библиотеку, то увидела двоих мужчин, пытающихся привести в чувства ее дочь, но дыхание Клариссы становилось все медленнее и все реже.

– Дай ее мне, Чарльз, – резко сказала Абигейл, оттолкнув от дочери зятя. – Нож! – скомандовала она.

– Но… – попытался возразить Чарльз.

– Нож мне, быстро! И закройте двери!

– Дорогая, ты уверена?

– Она наша дочь и она умирает, – сказала Абигейл. – Нет, я не уверена. Но я должна попытаться.

Абигейл выхватила из рук Чарльза нож и быстрым движением правой руки рассекла вены на своем левом запястье, держа его прямо надо ртом Клариссы. Бледное лицо молодой женщины тут же забрызгалось пятнами крови, но струя из вены была направлена точно к ее губам.

– Ну же, пей! Пей! – кричала Абигейл. Так продолжалось несколько минут. Или секунд – никто не знал. Но Абигейл видела, как ее дочь сделала пару глотков: скорее всего рефлекторно, не осознавая того, ведь Кларисса, так и не придя в сознание, скончалась тем же вечером.