Пангея

— Ах вот зачем мальчонка заказал проект автобуса в форме бабочки, машущей крыльями. На казенные деньги! А мы-то ломали голову? Откуда взялась эта хрень! Зря я тебя все-таки не посадил, — зло сказал Голощапов Нур. — И тебя посадить нужно, упыря, — бросил он Константину, — вонь от вас одна невыносимая.

— Друзья, — спокойно сказал Даниил, — мы пришли по делу, давайте дело и будем говорить. Семен, я очень тебя прошу — перестань. Вот ты пугаешь, а нам не страшно.

Эти слова проговорились сами и надолго повисли в воздухе.

— Пусть он придет, Платон, Платан этот. Пусть придет, я хочу послушать его.

— Да он рехнулся, это ваш придурок, — рявкнул Голощапов, — какой Платан?

Константин вышел из кухни, где они сидели, в комнату, помолился образам и крикнул Лидочке неожиданно сильным голосом:

— Зови, кто там пришел! Я жду!

Выходя от Хомякова, гости отметили, что не только подъезд, но и весь двор был забит ожидающими встречи. Бабы беременные, старики немощные, простой люд и среди них мужчины на дорогих машинах и с холеными лицами. Они дремали в кожаных салонах или напряженно говорили по телефону, ожидая, видно, не первый час, когда наконец-то их примут. Когда они выходили уже со двора, баба одна принялась истошно орать, то ли от подступивших схваток, то ли от падучей.

— Какая все это мерзость, — поморщился Голощапов, — и как только соседи терпят весь этот шабаш?

Никто не ответил ему, каждый шел, погруженный в свои мысли, и чтобы прервать это всеобщее оцепенение, Голощапов добавил:

— Я в эту клоаку его не позову. Костьми лягу, чтобы он не пошел.

На следующий день Нур заболела лихорадкой, страшной, макабрической, с температурой, бредом, отчаянной болью в голове, так сильно в нее вошел вопрос о боли, который задал Костя. Она сразу это поняла. Он поселил в ней хворь, и она сразу же уразумела и следующее: эта лихорадка приключилась с ней для того, чтобы Платон пошел к Хомякову. Иначе не вышло бы, а через эту лихорадку она умолит его бросить сооружение своего автобуса-бабочки, выключить порнуху и сходить на разговор — просто так, ради ее чудесного исцеления.

Все в ней была одна боль, пульсирующая, накатывающая волнами, непобедимая ничем — тело не слушалось лекарств, алкоголя, компрессов.

Платон, конечно, пришел к ней. И отказать в визите к Хомякову не смог.

Собираясь в странные гости, он почувствовал волнение, а что если диковинные события произойдут и он под воздействием старика преобразится? А может быть, Хомяков что-то особенное подскажет ему в связи с его грядущей поездкой в пустыню на фестиваль-паломничество — и он сможет обсудить с ним свой фантастический автобус?

Когда Платон вошел в комнату к Хомякову, изумленный толпой людей во дворе и в подъезде, он вдруг утратил ощущение почвы под ногами: ноги его оторвались от пола сантиметров на десять, и он висел так в полной растерянности до того самого момента, пока Хомяков не повернулся к нему и не уселся молча на разбитый и скособоченный стул.

— Что это было? — прокричал Платон вместо приветствия, которое внутренне отрепетировал по дороге на эту забытую богом окраину.

— Что-то показалось? — как ни в чем не бывало спросил Хомяков. — Душно здесь, вы правы, давайте-ка я отворю окно.

Удивительно легко он поднялся со стула и распахнул скрипучую форточку.

С улицы доносился гул голосов, послышалась дурацкая песенка про «песок, по которому ты ходила», наверное, кто-то включил радио. Потом голос Лидуси попросил из окна: «Выключите, пожалуйста, это может нам помешать». Песенка стихла, но вместо нее в комнату ворвался из-за стены голос диктора, объявлявшего погоду, — соседи включили телевизор, да так громко, что шелестящий голос Хомякова, вернувшегося на стул, совсем смешался с «облачно, возможны кратковременные дожди, ожидается резкая перемена давления и людям, страдающим от метеопатии…»

— Что вы сказали, — переспросил Платон, — вы что-то говорили, но я не расслышал.

— Разве? — изумился Хомяков, отчетливо проартикулировав это слово. — Вы разве не расслышали?

— Вы шутите, — хотел было защититься от наваждения Платон, — вы шутите, вот и все. — Но я хотел бы попробовать еще раз…

И это было правдой: ему очень захотелось подняться еще разок над вытертым ковром, покрывающим совершенно разрушенный паркет.

— Попробовать что? — отчетливо произнес Хомяков. Прогноз погоды стих, гул голосов за окном тоже. — Попробовать себя самого? Дерзайте.

Словно загипнотизированный, Платон вышел на середину комнаты, расставил руки в разные стороны и подпрыгнул. Прыжок оказался коротким и неуклюжим, и он чуть было не упал, потеряв равновесие.

— Вот видите, я смотрел на вас — и ничего не вышло. Никто не должен видеть и знать, как у вас получаются особенные вещи. Хотите, я отвернусь?

Не дождавшись ответа, он опять встал и повернулся к Платону спиной. Конечно, Платон мог бы больше не прыгать, не ставить себя в идиотское положение, но любопытство взяло верх, и он опять расставил руки и прыгнул. Получилось. Он повисел несколько минут и, сделав рефлекторное движение рукой сверху вниз, опустился на ковер.