Пандемия

– В величайшем научном начинании за всю историю человечества.

– «Зеркало»?

– Да.

– Что это?

– Я не могу тебе сказать.

– Почему?

– Из-за второй возможной причины, по которой ты потерял память.

– Какой?

– Ты мог предать нас и наше дело. Эта вероятность тревожит меня куда больше. Десмонд, я не знаю, на чьей ты сейчас стороне. Но если ты восстановишь память, то поймешь истинную природу того, чему мы противостоим. Ты увидишь: мы – единственная надежда человечества, а наша единственная надежда – «Зеркало».

– Существуют три части, – сказал Десмонд. – Rook, Rendition и Rapture.

– Значит, помнишь?

– Нет. Это я узнал от журналиста.

Десмонд вспомнил ужас на лице Гарина, когда тот прошептал: «Они схватили мою невесту».

– Что вы с ним сделали?

Коннер отвел глаза.

– Я задал вопрос.

– Отправили в бесплатный тур по «Диснейленду». А ты что думал?

– Что тебе от меня надо?

– Rendition.

– Что это?

– Дело всей твоей жизни. Твой вклад в «Зеркало».

Опустившись на узкую кровать, Десмонд попытался вспомнить все, что знал о Rendition. Ничего не приходило в голову. Название не вызывало никаких воспоминаний, лишь смутное ощущение – эту штуку нужно сохранить в тайне. Неизвестно откуда Десмонд знал: если Коннер получит Rendition, произойдет невообразимая катастрофа, массовая гибель людей.

Он поднял голову.

– А как насчет других компонентов «Зеркала»?

– Rook – мой проект. Он фактически завершен.

– А Rapture?

– Он в надежных руках нашего партнера. Послушай, Дез. Крайне необходимо вспомнить, что ты сделал с Rendition. На кону – уйма жизней, само будущее человечества.

Двое мужчин долго смотрели друг другу в глаза, пытаясь прочесть мысли.

В коридоре открылся люк, появились мужчина и женщина. Они установили на столике, за которым сидел Коннер, ноутбук и монитор с плоским экраном. Экран повернули так, чтобы Десмонд мог его видеть.

– Что это?

– Мы попытаемся помочь тебе восстановить память.

Женщина нажала несколько клавиш, на экране появилось изображение светловолосого мальчишки лет семи, стоящего рядом с высоким краснолицым мужчиной в комбинезоне. Над ними нависала нефтяная вышка.

Десмонд присмотрелся к лицам.

– Это я, не так ли?

– Да. Ты помнишь этого человека?

Его лицо однажды уже возникало в воспоминаниях Десмонда. Чисто инстинктивно он солгал:

– Нет.

– Продолжайте в том же духе, – бросил Коннер женщине. – Позовете меня, если будут какие-нибудь результаты.

Глава 39

Когда Коннер скрылся из виду, Десмонд вновь посмотрел на фото. На самом деле оно вызвало крайне неприятное воспоминание.

* * *

Вскоре по прибытии в Оклахому Десмонд понял, почему Шарлотте не хотелось сажать его в самолет. Десмонд или, в принципе, любой другой пятилетний мальчишка был до лампочки Орвилю Хьюзу, хоть они и состояли в родстве. Высокий и мускулистый, грозного вида, с прилипшей к лицу презрительной усмешкой, дядя обитал на маленькой ферме на окраине Слотервиля, южнее Оклахома-Сити. Он работал на буровых вышках сменами по две-три недели, после чего на несколько недель возвращался домой. Десмонд по большей части был предоставлен самому себе. Мальчик полюбил одиночество.

Когда Орвиль бывал дома, он до поздней ночи лакал виски, а потом полдня спал. Иногда слушал музыку – ковбойские песни. В остальное время смотрел старые вестерны. «Дымок из ствола», «Бонанца», «Есть оружие – будут путешествия» входили в число его любимых лент. Десмонду не разрешалось открывать рот или шуметь, когда шел фильм с Чарльзом Бронсоном, Джоном Уэйном или Клинтом Иствудом. Причем он был обязан убирать и готовить. За непослушание дядя наказал его всего лишь раз. Десмонду хватило.

Вскоре он начал различать в дядином пьянстве систему. Первые полбутылки на него почти не действовали. Зато после второй он совершенно менялся, озлобляясь с каждым новым глотком. Начинал больше говорить, иногда сам с собой, иногда с Десмондом. Английский акцент густел с каждой минутой.

Дядя вспоминал послевоенное детство в Лондоне. Все его разговоры начинались со слов «после войны».

– Думаешь, у тебя трудная жизнь, парень? Ты не знаешь, что такое трудная жизнь. После войны – вот когда было трудно жить. Ты – слабак, парень. И отец твой был слабак. Взялся работать на овцеферме семейки твоей мамочки, выбрал жизнь слабака. И сопляка такого же вырастил.

Дядя много разглагольствовал о работе в нефтянке, о том, какое это трудное дело, какой он крутой. Поздно вечером, допивая бутылку, начинал вспоминать происшествия, людей, оставшихся без пальцев, кистей рук и целых конечностей. О смертях. От этих историй веяло жутью. Однажды, когда Десмонду стало неприятно слушать, он поднялся и хотел уйти. Не тут-то было. Дядя заорал:

– Когда с тобой говорят, ты должен сидеть и слушать! – И отпил еще глоток виски. – Они погибали у тебя на глазах, да? А ты постоял, посмотрел и дал деру. И шрамы у тебя на ногах оттого, что ты сбежал.

Десмонд попытался возражать. Хуже ошибки он не мог сделать. Урок запомнился надолго. Дяде всего лишь требовалась груша для словесных избиений. Орвиль как будто сцеживал обидными словами накопившийся в душе яд.