Палиндром

– А может действительно на всё плюнуть и единственный раз в жизни поступить так, как велит сердце. – Крепко сжав в руке бутылку, через призму её отражения, Томпсон посмотрел на Маккейна, допивающего их бокала его содержимое. И теперь уже и не узнать, до чего и до каких трагических действий мог досмотреться Томпсон, не появись рядом с ними официант, прикативший за собой тележку, с которой на них смотрела в бумажном исполнении пресса, о существовании которой они, да и многие на корабле, уже и позабыли. И тут уже без вариантов – вид прессы в едином порыве заставляет этих господ обо всём позабыть и требовательно поинтересоваться у официанта: Что это всё значит?

Ну а официант в ответ включает простодушного дурачка, что больше всего они и умеют делать, и разыгрывает на своём лице недоумение, с которым он и даёт, явно ему вложенный в уши капитаном ответ. – Наказ капитана. – Говорит официант и, не успевают Маккейн или хотя бы Томпсон, возмутившись, поинтересоваться у него, какой, такой ещё наказ и на каких, таких основаниях, капитан посмел так себя вести по отношению к ним, как официанта и след простыл. И теперь Маккейну и Томпсону, держащих боковым зрением друг друга под контролем и, смотрящих на тележку с прессой на ней, ничего другого не остаётся, как самолично разбираться с этой тележкой.

Конечно, после такого дерзкого поведения официанта, они имели полнейшее право игнорировать всё, что было связано с этой тележкой, но информационный голод, как вдруг этими господами выясняется, куда как голоднистей, чем какой другой вид голода, – человек это не только скопление энергии, требующей для себя энергетической подпитки, но и связующее всю эту энергию в единое целое и дающее ей свою полюсную направленность, информационная связка.

И Маккейн с Томпсоном, позабыв о своих разногласиях и даже друг о друге, впились взглядами на лежащую поверх всех других газет тоже газету, с передовицы которой на них смотрела фотография уж очень знакомого для них обоих лица. Ну а стоило только Маккейну получше приглядеться к этому уж больно знакомому лицу, как он в один момент похолодел рассудком от узнаваемости этого лица. С первой страницы этой, не просто жёлтой газеты, а одного из тех авторитетных изданий, на которых крепится вся государственная надстройка и на полосах которых печатается официальная точка зрения государственных институтов, – одно название «Пост» чего стоит, – на Маккейна смотрел он сам, или точнее сказать, его фотография.

И хотя для Маккейн видеть своё изображение на первых полосах газет и даже гламурных журналов, было привычно, всё-таки на этот раз это его изображение на передовице этого «Поста», почему-то его крайне встревожило и холодным ознобом пробило в спине – возможно на это его умонастроение повлияло то, что он как бы на время выбыл из общественной жизни, а его получается, что по какому-то, явно надуманному поводу, без него упоминают. И Маккейн, исчерпав в себе всё терпение, приподымается со своего места и нещадно, то есть очень цепко, хватает газету рукой. После чего он возвращается на своё место, разворачивает газету и при виде заголовка газеты «Безвременно ушедший, видный сын своего народа, государственный деятель Маккейн», с глубоким выдохом: «Ох!», – проваливается в себя.

Глава 7

Политика в цвете

– Один шаг до покупки мечты, раз! Один шаг до покупки мечты, два! – изо рта лицитатора или аукциониста, как кому невыносимей его слышать или же наоборот, привычней видеть это лицо, выступающее в качестве ведущего аукциона, вырывались эти умопомрачительные для всех и для каждого в отдельности, участников этого импровизированного аукциона, слова. И при этом никого из присутствующих здесь, на этом импровизированном аукционе людей, так неожиданно и по своему спонтанно возникшему и проводящемся в банкетном зале президентского дома, не смущало то, что по мере нарастания напряжения и роста ставок за единственный выставленный лот сегодняшнего аукциона – президентский стул из того самого, всем известного кабинета президента, за которым он решал судьбы мира, а иногда всего лишь судьбы недружественных правительств – суммы предложений от участников аукциона стали звучать как-то уж расплывчато, туманно и совсем не детализировано. Так вместо тех же миллиардов, как самой используемой во взаиморасчётах сумме, триллионов, как сумме отвечающей серьёзным долговым обязательствам или намерениям, или же на крайний случай, миллионов, не у всех стран бюджет позволяет такие нормальные траты, всем начали слышаться такого рода фигуральные значения этих сумм.