Падение с яблони

Трое суток провел на сенокосе. Деньки эти навсегда впитались в меня свежим бодрящим воздухом, охотничьей избушкой, костром на берегу Оби, болотами, лугами, озерами – голубыми блюдцами, утренними туманами, которые молоком окутали кустарники и рощицы. И сейчас закрываю глаза и вижу лодку-облосок, скользящую по зеркальному озерцу, снасти, от которых, как и от воды, поднимается пар, золотых карасей над черной глубиной водоема, белые кувшинки, камыши и шум утренних перелетов водоплавающих птиц.

Приятная усталость после ходьбы-погони за Мишкой и дядей Борей. Дядя Боря сделан из железных костей и резиновых мышц специально для преодоления лесов и болот. Ноги у него длинные и худые, как у кузнечика, загнавшие за свою жизнь не одного лося и отмерившие по валежникам и топям несчетные тысячи километров, – не в пример моим, таким же худым и длинным.

Впервые в жизни стрелял из ружья. Выпалил по уткам пару десятков патронов. Набил огромный синяк на плече. Раскровавил безымянный палец об курок. Но в бутылку с двадцати шагов все-таки попал.

И еще обратил внимание, какой удивительный язык у местных мужиков. Видно, окружающая природа все-таки влияет на его выразительность.

Сидим мы как-то вечерком на песчаном берегу обского плеса. Над водой склонившиеся ивы, не просыхающие от слез, стволы подмытых деревьев, сгнившие корни, дымящийся котелок – дело к ужину. Дядя Боря только что подъехал на мотолодке, бросил в траву мешок с уловом, дал Мишке указание разделывать чебаков, сам принялся расправлять сети.

Откуда-то из зарослей является мужик в брезентовой куртке, в рыбацких сапогах. Это Голдовский, бывший гроза рыбнадзора, ныне скромный бракашик. Вместо обычного приветствия раскрывает духовку (так тут говорят):

– Ах ты мудак, у тебя что, повылазило! Перемет мой переехал!..

– Сам ты мудак! – отвечает дядя Боря, не прекращая своего занятия. – Нашел где поставить!..

– Оба вы мудаки! – раздается голос. – Один мудак поставил, другой мудак переехал. Виноваты ваши родители – мудаков нарожали!..

Подходит еще один мужик, точнее, дед лет шестидесяти. Это Карелин, старый матерщинник, браконьер и пьяница.

Дядя Боря бросает свои сети. Все трое усаживаются к костру и начинают материться. Постепенно из матов закручивается глубокий разговор, отражающий кучу проблем – нет того, нет другого, плохо там, плохо здесь, тот обманщик, этот вор, та сучка, эта курва, а в общем весело. Жизнь тяжела, но крепкие словечки ее облегчают, как, впрочем, и крепкие напитки…

Очень скоро у костра возникают две бутылки водки. Грубые сухие лица обмасливаются.

– Мишка, Лешка, вы будете? – с надеждой на отказ произносит дядя Боря.

И надежда его не оправдывается. Кто ж под уху откажется от водочки?! Эх, дядя Боря!..

Молчаново мелькнуло, как яркий, ободряющий, но короткий сон.

Оставляю эти места с нарастающим чувством голода. Я не насытился природой. Поэтому, отъезжая от молчановской пристани, грустил, будто покидал любимую, которую всего раз поцеловал. Правда, здесь остается и та, которую не целовал ни разу. Но не так уж она и любима была.

Раннее утро. Холмы, поросшие темным лесом, телебашня еще светится. Белые крыши молчановских домов отдаляются, уменьшаются. Брат Мишка на берегу теряется в небольшой кучке провожающих. Но я знаю, что он еще там, стоит и смотрит вслед пароходу. Подо мной темная парящая вода – это Обь невозмутимая, могучая и плавная. Добрая и приветливая Обь, приводящая в этот сказочный уголок и уводящая из него.

Все-таки жалею, что еще раз не встретился с Галей. Хоть простился бы по-человечески. Немного скребет по сердцу от мысли, что в таком чистом и прозрачном месте я наворотил кучу лжи и украл две книги. А так хотелось, чтобы тебя здесь полюбили!

25. В голове сибиряки

3 сентября. Пятница.

Явился в бурсу. Все немного изменились. Похорошели. Сменили одежды, отрастили волосы. Повеселели. Даже поумнели. Общаться стало интереснее.

С мастачкой не успел поздороваться, как она:

– Соболевский, стричься!

Почему-то выгнала меня одного. Но я не расстроился. Тут же и отправился в парикмахерскую, которая ближе к кинотеатру. Однако в цирюльне настроение подпортили серьезно.

Взялась за меня самая старая, изъеденная болезнями, недобрая женщина. Хотя из пяти мастеров четверо были молоденькие. Так всегда. Какой-то облезлый хрыч, которому и стричься уже ни к чему, попадает к той, с которой я глаз не сводил, пока сидел в очереди. А меня усаживают к старой образине. Но не в этом дело. Дело в том, что эта образина оболванила меня наполовину, а потом вдруг обнаружила вшей.

– Я тебя стричь не буду! – заявила она и созвала ко мне всю молодежь.

– Смотрите, девочки, – говорит, – это вот вши, а это гниды!

И принялась копаться в моей голове, как в навозной куче, которая кишит насекомыми.

Я поначалу даже не осознал, что происходит. Думал, это они со всеми так. Какие могут быть вши! Но потом меня прострелило. Голова-то давненько почесывается. Конечно же, это из Сибири из охотничьей избушки. Вот тебе и девственная прелесть!