Ожерелье Мадонны. По следам реальных событий

Должен сказать, что для меня слово «знаменитый» — почти синоним слова «мертвый». Я протянул палец к экрану, на котором лицо пророка замело снегом электронной метели. Это мне словно Дух святой явился, подумал я, прижимая пальцем больной зуб, похожий на маленький череп мертвеца. Слава — вечная жизнь. Телевидение — пародия на воскресение. Истинна только смерть. Кто еще мог решиться на такую банальность?

И глядя на нашу щедрую печку, теплую, как материнская грудь, я едва не умилился. Совсем рядом со мной прозвучала SF-сказка о таком же приземистом, саркофагообразном компьютерном регулировщике, провайдере, о суперсовременных картинках для уличного газетчика, за удивительной повседневной жизнью которых мы внимательно следим в течение целого дня 16 июня 2004 года, это, вроде, должен быть четверг. Тут и женщина, и приемный сын в звездной тени столетних Близнецов. Мы понимаем друг друга: это крейсирующая, информационная Одиссея в бинарном, двоичном освещении, где громогласно завывают унарные сирены…

Но я не слышал, ты подозреваешь, что научно-фантастические рассказы о таком близком будущем бессмысленны, потому что это настолько под рукой, что пророчества тождественны прогнозу погоды (на что я уже мог решительно ответить), а подтверждает мой рассказ практически живая бомба стоимостью в миллион долларов, которая угодила соседям в дымовую трубу и перепачкала сажей всех домочадцев.

И тут я заметил, что уже неопределенное количество минут старый Иоаким визжит, забравшись под привинченный стол.

Смерть. Какая прекрасная научно-фантастическая история! Сладкая, незначительная смерть. Вы согласны?

Откуда дует? Из степной безысходности экрана? Не знаю, как долго я пребывал без сознания. Может, целый век, как Спящая красавица, или мгновение-другое по ходу нарколептического рассказа. Но ваше далекое лицо (одна половина которого искривляется и теряется в дыму полу-кремированной сигареты, которую вы сжимаете краем губ), лицо, склоненное над моим, ваши глухие призывы, рука, готовая к пощечине, которая должна вернуть мне сознание, еще влажная от воды, которой вы прыскали мне на веки, и вытянутые тени за вами, напомнили мне, дорогой доктор, утро, когда я проснулся, чтобы увидеть тоннель, где погибла принцесса Диана.

Нет, не утверждаю, что я следователь, или любопытствующий извращенец, я обычный зритель, на которого Канал 69 бросил свою телевизионную тень; Наталия, прервав мультфильм, очередную трагическую неразбериху с Каменко и Кременко, запустила полученную с какого-то дымящего спутника картинку, и эта смерть казалась совершенно естественной, но в итоге обо всем рассказывает какой-то карлик, или сонный гном, если это больше подходит принцессе. Бедный я.

Но как трудно было объяснить моей взволнованной маленькой Алисе, что карета до полуночи не превратилась в тыкву, а отравленное яблоко не попало в духовное дыхательное горло, что эта смерть не временная, подобная сну, клиническая, и что нет того принца, что разбудит спящую красавицу, и сколько бы папочка в неглиже страстно ни целовал телеэкран, его губы и язык горят от электричества? Как объяснить неразумному ребенку, что Диана умерла, прячась под землю от обезумевших камер, то есть от наших поседевших глаз? Несмотря на то, что она бессвязно, своими словами объясняет, что после такого потока всех этих делишек, которые обычно называют личными, каждому зрителю кажется, что несчастную принцессу знал, пусть совсем немного, в лицо. По мне, так все это походило на стихи, устаревшие, как формалистический рассказ о квадратиках некрологов, не имеющих к нам отношения.

Теперь Стрибер может с иронией вспоминать о количестве своих пошлых слез, оросивших газетные дагерротипы столетних мертвецов, подшитые в заплесневелые словари, но тут я выпрямился и обнял Алису, которая уткнулась мне влажным носиком в пупок, и горько зарыдал, замечая, как неумолимо, со скоростью Быстрого Гонсалеса, удаляется от нее Вселенная, и, сознавая впустую, что видел по телевизору войну в Заливе и Дейтонский мир, историю и ее конец, спортивную удачу и автомобильные катастрофы, все и ничего, но так и не дождался, когда увижу на экране прямую трансляцию моих собственных чувств, замедленную съемку души…

Вы думаете, это неосторожно? Что ребенок может выпасть из моих патетичных рук? Но, простите, господин доктор, смею заметить, вы и сам халтурщик, в тот раз вы мне укол всадили, как слон…

Такие совпадения, такие двойственные моменты жизни я скорее назвал бы дриблингом, шунтированием, я думаю, так вам будет понятнее. Это радует глаз, как реклама детского мыла или знаменитых мягких сигарет, с которой мы с Алисой столкнулись сразу после этого, сквозь слезы, бессознательно раздваиваясь. Это телесный обман, который помогает сохранить нерушимость внешнего, естественного ритма, вписать узнаваемые формы Близнецов или Рака в невротическую суматоху звездных плевков. Это тот оборот, который делает вечную форму единственной проблемой.