Ожерелье Мадонны. По следам реальных событий

Но если это и не так, если ваш интерес вовсе не платонический, вялый, если вы не ласкаете меня пальцами, ледяными от нарушения кровообращения, и если ваш пол пробудится из сестринской омертвелости, и вы захотите меня, оставив вашу узкую дверку приоткрытой, — все было бы точно так же.

Кто-то может сказать, что напрасно я исповедуюсь вам, пока вы спите, что в этом есть что-то невротическое, болезненное, даже некрофильское, но нет. Даже вышедшие из комы рассказывают, что слышали слова близких, и пережившие клиническую смерть, уже повидавшие самих себя издалека, могли бы пересказать вам содержание касавшихся их разговоров, детей и врачей, засвидетельствовавших смерть, хирургов и попугаев, когда все уже опустили руки, перед тем, как прямая линия электрокардиограммы вдруг, ни с того, ни с сего, подобно изначальному грому, подпрыгивает. Я знаю, что говорю, я знаю причину.

Кому еще я могу рассказать о своем проклятии?

А ведь я проклят, не иначе. Как вам по-другому сказать, что я целомудренный любовник, так, чтобы вы не улыбнулись краешком губ? А ведь я именно такой: все больше на словах. Ведьма Наталия меня заколдовала. С тех пор, как я с ней, для других безопасен. С другими я бревно. Обнаружить мой пол, все равно, что завоевать Северный полюс — доползти по ужасной стуже на ослепшей взмыленной собаке, (которую вы под конец кормите отрезанными частями собственного тела, лодыжкой, смерзшимся мясом с ладоней) (любопытно было бы знать, чем вы сначала пожертвуете, в принципе, было бы неплохо провести на эту тему социологический опрос), и когда доберетесь до цели, когда установите знамя своей безымянной, исчезнувшей страны в мое солнечное сплетение, когда стрелка компаса, которую вы согревали под языком, бешено завертится, когда вы выдохнете в небо горячий воздух, и растаявшее северное сияние капнет вам в глаз, что вы обнаружите в конце пути? Чужую суку, лежащую на змеиных яйцах, и остервенело лающую на вас.

Вот это вы и увидите, разве что менее красочно. Следовательно, ничего страшного, если вы забудете выше сказанное. Можете ногтями разорвать мне брюхо, и вы не найдете в нем золотых опилок, можете обыскать мой мозг, или еще откуда все это исходит, ощупать его весь, бесполезно.

Послушайте, я могу так, механически. Но от всего сердца — нет. Все-таки я думаю, что тут дело не в любви, слияние в гермафродита, вы знаете этот древний миф, речь идет об истинной власти, о глубинном доминировании.

То, что я вам рассказываю, пока вы спите, делает иронию моей судьбы еще более знаковой: я, к примеру, — мечта женщины. Уникальный Гулливер в натуральную величину. Для одноразового употребления. (Могу вот так до завтра.) Пария собственного брака. Развратный, ненасытный умирающий. Только для одной выкован мой ключик. Не считая проституток. (Интересно, когда рассчитываюсь, то волшебство исчезает.) И мексиканцев (как говорит Билли Кид).

Но вместо того, чтобы все перечисленное их отталкивало, вместо того, чтобы вызвать у них отвращение, женщины западают на эту историю! Что за мир? Теперь я совершенно всерьез верю, что его сколотили на скорую руку за шесть дней. Вы не представляете, сколько их, готовых подобрать меня с пола и, не кривляясь, вложить в свой рот, не сдув пыль, готовых поднять из мертвых, выкрасть из любовной тюрьмы, из сексуального рабства. Ах, сколько таких святых дев! И каждая, говорю вам, считает, что именно она избранница, богом данная, чтобы призвать меня из комы, из бог весть каких глубин. Сколько у меня их было только благодаря честно объявленному бессилию! Я, непривлекательный, обрюзгший, почти старик, которого скручивает и терзает затылочная, гипертоническая головная боль. Поверить не могу…

Мою атеистическую литанию прервал начальнический храп. Борясь со своей пьяной душой, ловя дыхание грязными ногтями, он вскоре успокоится в пыли посреди невидимой плотной паутины. Тихое угасание позвякивания на подносе, который я держал в руках, означало, что я тоже остановился. Только маленькая серебряная ложечка покачивалась туда-сюда на верхушке вареного яйца, но это вызывало приглушенную, скорее не звуковую, а световую сенсацию. Я все-таки склонился над подносом, взял ложечку губами.

Свысока я скользнул взглядом по бездыханному телу. Где же это наш кутила бил себя в грудь, какую это станцию с живой развлекательной музыкой отыскал на своем истерзанном, издыхающем ламповом радиоприемнике в деревянном ящике, в который была упакована его тайная жизнь? Где это мы ночью так славно развлекались, трепетный сопляк средних лет? В женском корпусе? В колонии для малолеток? В сумасшедшем доме? Куда может дотянуться твой привилегированный член-отмычка?

Я опять вхожу в вашу комнату, ожидая, что запах кофе вас пробудит. Да это и ненастоящий кофе, а какой-то суррогат, графитовый ячмень, обуглившиеся бобы с кладбища, но это неважно, похоже, и мы ненастоящие.