Ожерелье Мадонны. По следам реальных событий

И вот так моя работа начала сводиться только к благодарностям, и она стала мне невероятно скучной. У бабки был прекрасный, легкий слог, обходились без скребницы. Рысила, как на параде, и захлебываясь, и в мыле. Браво, бабуля! Отлично бежишь. Почти как монах.

Зимой мало что можно было увидеть в соседнем дворе. Скажем, когда выпадет снег — тающие следы вечности. Замерзшие колокола. И — хочешь, не хочешь — при вынужденном избытке свободного времени я погружался в холодный мрак историй, которые ползли передо мной змееобразными типографскими гранками. И тогда я принимался за имена.

Целенаправленное воображение наших авторов, в основном, исчерпывалось комбинацией различных поз в действии, которое всегда должно было быть одним и тем же. Эксперименты типа «Как паре достичь удовлетворения без прикосновений и пенетрации» здесь не проходили. Требовалась надежная рука мастера классических поз и стилей, без абстракций и барокко, способная выявить каждую утаенную тень, всегда скорая на головокружительное движение средним пальцем.

Только имена для них не были важны, как, впрочем, и тела. Тела просто пустые скорлупки, которые следует перевернуть, влив им в ухо любовный яд. Никакой психологии, только чистая механика и освещение. Отсюда и Сюзи, Джонни. Откуда здесь взяться Йозефу К.? Или Мудрому Козерогу? И тут приходила моя очередь всунуть свои короткие вороватые пальцы.

Понимаете, в новом имени не должно быть пола. Никаких Молотков Маркиза де Сада, Гульфиков, титулованных нимфеток. Это искажает обыденность, откуда все исходит.

Были симпатичные сюжеты, упомяну гейшу, которая губами укрощала гриб над Нагасаки, — если это было можно. Но оргия на Диком Западе вполне вписывалась. Пропустим введение и окажемся лицом к лицу с голым ковбоем в сапогах. Точнее, мы наверху, облака — внизу. (О, если бы я был он!)

Верховая езда, вне всякого сомнения, главная картинка всех порномифов. Ржание Содома. Пятый всадник сахарной, сладострастной смерти. Окончательный закат сердца во время имитированного оргазма. Некоторыми из этих крылатых выражений мы можем воспользоваться, это вы понимаете. А сейчас, кого вы хотите засунуть в кадр — Гари Купера и состарившуюся Грейс Келли, кобыл, кусающих друг друга за шеи, Старину Шаттерхенда и Виннету, или их всех вместе, в лаокооновой группе болезненного удовлетворения, — это уже дело вашей техники и тех, для кого вы поете. Неважно, что это прозвучит иронично, но у нас нет пощечины общественному вкусу, нет тех, кто хватается за эти вещи (ах, не спрашивайте, какие именно, а двигайте и займитесь своими делами!) с криком: революция, только адская, тюремная дисциплина, связанный стих без экстрасистол.

И не нужна идентификация, потому что я всегда найду в толпе и себя, и вас, многие не включаются в электрический хоровод потерянных дрожащих тел, я бы лучше подождал спасителя, desperado, который принесет меч и весы и спасет нас, наконец, из этой мерзкой дыры.

Я, напротив, люблю и сам потоптаться под тихие звуки Третьей (Героической) симфонии Бетховена с допотопной пластинки, которая перескакивает и запинается. Вчера вечером, прежде чем лечь с вами, я хорошо побрызгал подмышки черным дезодорантом «унисекс», который нашел в зеркальном шкафчике вашей ванной (запах сильный, одурманивающий, почти неодолимый), и вот, все утро принюхиваюсь, оборачиваясь в поисках другого, незнакомого тела, за кем-то, кто только что прошел мимо меня (смотри, еще колышется штора), внезапно исчезнув, но нет, это была не душа, задержавшаяся из-за прерванного спиритического сеанса, но именно тело, кости и плоть, которые можно надушить и укусить. И я смотрел на себя с любопытством, не так, как утром, когда проснешься, превратившись в мертвеца, а, будто осторожно спрашивая, действительно ли закончился ночной сон. Я наклонился над вашим лицом, позволяя вдохнуть себя, толстого ангела. Вас не обманет смешавшийся запах? Как долго я еще буду оставаться кем-то другим? Сумею ли я вернуться?